эволюции.

Именно так и определяет стоявшую перед ним задачу уже в конце 1910 г.

Блок в ответе Мережковскому: «… мы, писатели, должны смотреть жизни как

можно пристальнее в глаза; мы не ученые, мы другими методами, чем они,

систематизируем явления и не призваны их схематизировать» (V, 443). Сколько-

нибудь органический союз с символистскими главарями для зрелого Блока был

уже невозможен; он попытался пойти на такой союз в относительно

кратковременный период, когда «… не видел впереди ничего, кроме вопроса —

“гибель или нет”». Поэтому в личном, человеческом плане он отходит от

Вяч. Иванова в течение ближайших лет, художественно обобщая этот отход в

анализировавшемся выше стихотворении 1912 г.; в том же 1912 г. в письме к

Андрею Белому от 16 апреля Блок говорит о Вяч. Иванове: «… ведь в лучшем и

заветном моем я никогда не был близок ему…» (VIII, 388). Несмотря на все

хлопоты Андрея Белого в начале 10-х годов по сколачиванию единой

литературной школы с единой идейно-эстетической платформой, такой школы

не получается; наладить заново личную близость с Блоком тоже не удается, они

остаются чужими, достаточно далекими друг от друга людьми. И как раз в

связи с размышлениями о роли Белого в этих попытках возродить символизм в

дневнике Блока от 17 апреля 1912 г. появляются такие размышления:

«“Символическая школа” — мутная вода… Для того, чтобы принимать участие

в “жизнетворчестве” (это суконное слово упоминается в слове от редакции

“Трудов и дней”), надо воплотиться, показать свое печальное человеческое

лицо, а не псевдолицо несуществующей школы» (VII, 140).

К таким жестким и максимально для него точным формулировкам,

отделяющим его от главарей символистской школы, Блок приходит уже в

период намечающегося в стране нового общественного подъема; идейно-

духовная и творческая жизнь Блока в этом смысле (разумеется, отнюдь не

прямолинейно) связана с важнейшими этапами реального исторического

движения. Однако подобная относительная ясность идейно-общественного

зрения Блока готовится сложными, многообразно перекрещивающимися,

противоречивыми творческими исканиями и размышлениями предшествующих

лет. В частности, достигаемая уже к концу 1910 г. известная степень ясности и

высокой простоты в понимании и изложении внутренних проблем доклада «О

современном состоянии русского символизма» в ответе Мережковскому

обусловлена сложным общим комплексом поисков в стихах и прозе первой

половины 1910 г. — сам доклад не вполне понятен вне этого контекста. Общая

внутренняя творческая проблема, которая стоит перед Блоком-поэтом в столь

трудную пору, — это, как говорилось выше, обращение исторической

перспективы, художественно найденной в предшествующие годы, на

современную человеческую личность. И вот тут-то обнаруживается

чрезвычайно существенная для Блока-художника особенность современности:

обычная человеческая личность, индивидуальность существует в такой цепи

конкретных жизненных связей и отношений, которые не позволяют рисовать ее

на высоком трагедийном уровне, присущем циклу «На поле Куликовом» и

«Итальянским стихам», где перспективный подход к лирическому персонажу

находился и разрабатывался. Получается диспропорция между творческими

заданиями, подготовленными всей эволюцией поэта, и конкретными

возможностями, данными самого жизненного материала, которые были в его

распоряжении. Эта проблема в эстетико-теоретическом аспекте возникает в

прозе Блока; вообще в применении к зрелому творчеству Блока уже нельзя

проводить прямых аналогий между прозой и стихами, как это в большой

степени было возможно в предшествующий период, — художник нашел те

содержательные границы жанров, которые он искал ранее. Однако как раз

поэтому проблемы собственно теоретико-эстетического плана могут ставиться

в более обнаженном виде в прозе. В статье «Противоречия» (январь 1910 г.) и

выступает в открытом виде проблема противоречивости современного

искусства именно как эстетическая дилемма трагического задания и мелочного