достаточной мере эти качества присущи окружающим сцену двум актам —

первому, происходящему в простонародном кабаке, и третьему, происходящему

в светском салоне. Функция центрального акта состоит как раз в том, чтобы

связать эти внешне ничем не связанные «бытовые» акты, подчеркнуть, выявить

вовне ту социальную фантастику, которая заключена в них и становится вполне

ясной только в свете всего драматического целого.

И кульминацию, и развязку, т. е. внутреннюю логику действия — главное в

любой драме, объясняет в «Незнакомке» контрастное сопоставление первого и

третьего актов. «Фантастика» и «быт» сосуществуют, переплетаются между

собой в самой повседневной жизни. Все, что происходит в низкопробном

окраинном трактире, с зеркальной точностью отображается в речах и поступках

посетителей светского салона. Получается чудовищная картина

механизированного окостенения быта, давящего на людей. Утрированный,

гротесковый параллелизм поведения и речей персонажей дает картину некоего

единого механизма современной людской жизни, скованной какой-то

чудовищной силой. Фантастика существует не просто в сознании людей,

напротив, сами изломы, искривления, нецельность сознания неизбежны в

фантасмагорической жизни, в окостеневшем, омертвевшем быту.

Поэтому в применении к «Незнакомке» уже недостаточно говорить о том,

что Голубой и Господин в котелке — это «двойники», как это можно было еще

говорить о Пьеро и Арлекине. «Двойниками» оказываются как бы целые

социальные пласты, связанные единством некой жизненной и душевной

закономерности. Уродливость, нецельность сознания органически связываются

с социальным началом — механизацией жизни. Здесь обнаруживается опора

Блока на творчество Достоевского. По письмам, статьям, дневникам Блока мы

265 Рукописный отдел ИРЛИ, ф. 654, оп. 1, ед. хр. 142, л. 28/26.

видим, как углубленно знал и ценил Достоевского поэт. В драматургии Блока

сказывается с большой силой, как тесно он был творчески связан с

Достоевским. В сущности, уже основная драматическая коллизия

«Балаганчика» — отношения Пьеро, Арлекина и Коломбины — в отдаленной

перспективе напоминает «Идиота». Однако сами характеры героев первой

драмы Блока так обобщены, абстрагированы, что эта связь улавливается с

трудом. «Незнакомка» более органически и явно соотнесена с Достоевским.

Ведь «раскол души» в «Идиоте» дается в таком богатстве жизненных,

социальных, бытовых связей, что никому не придет в голову трактовать

отношения Рогожина и Мышкина как тему «вневременного балагана», но

всякий скажет, что это — социальная трагедия. То, что Блок в «Незнакомке»

сумел драматизм сознания органически сочетать с картиной социальных

контрастов и связей, приблизило его к большой классической традиции

Достоевского.

Однако Блок не просто связан с Достоевским (что в данном случае

откровенно подчеркнуто в эпиграфах драмы), — он развивает далее, по-своему

решает ситуации и идеи, во многом восходящие к Достоевскому. Отчетливее

всего это видно в эпизодах, приближающих драму к развязке. Первый и третий

акты драмы не просто зеркально повторяют друг друга, есть в них и

существенное различие. В первом, «простонародном», акте есть своеобразная

поэзия — она заключена в летящем за окном снеге, в белых платочках девушек,

мелькающих в том же окне, в городской фольклорной песенке о любви

Девушки в платочке, выпрашивающей двугривенный у своего спутника,

наконец, в бессвязном, но искреннем бреде Семинариста о голой танцовщице. В

гостиной об этой же танцовщице говорят брезгливые приличные пошлости; все

грубые подчас детали первого акта, повторяясь, превращаются в тошнотворную

скуку в третьем. Третий акт выполнен со злой иронией, первый — пронизан

своеобразной лирикой. В этом контрасте и заключен основной смысл драмы,

это не столько вопрос об «атмосфере» действия, сколько о его глубочайшей

сути. Дело в том, что все разрозненные детали первого акта в совокупности

создают единую трагическую тему женской судьбы, женского страдания и