одинаково опустошающе овладевает и социальными низами, и социальными

верхами, и «тот странный народ, который забыт нами, но окружает нас кольцом

неразрывным и требует от нас памяти о себе и дел для себя», тоже находится

под властью «колеи домашней жизни, буржуазных забот, бабьих причитаний»

(V, 59). Главное в современной жизни — разорванность, расщепленность,

противоречивость. «Мы» и «они», народ и интеллигенция, их раздельное

существование — одна из форм этой никем не выдуманной, но объективно,

ходом вещей, получившейся противоречивости.

Иная сторона этой же современной жизненной коллизии рисуется в статье,

или, вернее, в лирическом очерке «Девушка розовой калитки и муравьиный

царь». Здесь противостоят друг другу Россия и Запад. Может показаться на

первый взгляд, что это — старое славянофильское противопоставление, но так

представится только в том случае, если брать отдельные вещи в отрыве от всего

блоковского творчества, от общего контекста стихов, драм и прозы Блока в

целом. Если же пытаться понять содержание очерка в целостности блоковского

творчества, то придется расшифровывать, логически пересказывать

ассоциативно-образные соотношения, что всегда может выглядеть как

произвольное толкование комментатора. К сожалению, иной путь здесь

исключен. Запад в очерке рисуется застывшим, замкнувшимся, завершившим

свою историю. «Неподвижный рыцарь — Запад — все забыл, заглядевшись из-

под забрала на небесные розы. Лицо его окаменело, он стал изваянием и

вступил уже в ту цельную гармонию окружающего, которая так совершенна. Он

ищет мертвым взором на многообразной равнине то, чего нет на ней и не будет»

(V, 89). Та «цельная гармония окружающего», которую Блок изображает как

законченное воплощение германской культуры, вместе с тем ассоциируется в

его восприятии с условным образом средневековья из «Стихов о Прекрасной

Даме». В дальнейшем ходе ассоциаций важен образ отъединенности,

замкнутости, оцепенелой гармонии, создаваемой вокруг Германа в первых

сценах «Песни Судьбы». А Герман, в свою очередь, толкуется Блоком как образ

интеллигента; оцепенелость, уединенность, гармония мечтательности

связываются в восприятии Блока далее с образом индивидуалиста-«западника»

Германна из «Пиковой дамы» Пушкина. В соотношениях ассоциаций

получается так, что образный круг средневековой «германской гармонии»

истолковывается как «западническое наследие» русской интеллигенции.

«Совершенство», «гармония», «синтез» в очерке Блока, если оставаться в кругу

этих ассоциаций (а без них «Девушка розовой калитки и муравьиный царь»

просто непонятна как целое), — признаки завершившейся, закончившейся, до

конца омертвившейся индивидуалистической культуры. А духовное

существование народа, по Блоку, полностью чуждо этим явлениям; оно тоже

замкнуто в себе, но там есть жизнь, непонятная, дикая и даже жутковатая для

интеллигентов («муравьиный царь») — в ней совершенно отсутствует именно

«гармония», завершенность, цельность.

Конечно, Блок обобщает все это в категориях только лишь духовной жизни,

культуры, и даже в этих границах ему присуща крайняя односторонность.

Важно, однако, понимать, чем это вызвано. Здесь присутствует нечто, не только

не совпадающее со славянофильством, но и прямо ему противоположное.

Окаменевшая, мертвая гармония — это мировоззрение «интеллигенции», той ее

части, которая цепко держится за навыки «западнического», «германского»

мышления. Сама славянофильская идея нерушимой, гармонической

религиозной общины толкуется тут как нечто «западнически-

индивидуалистическое» и потому — чуждое русской народной жизни. Не

случайно близкий к славянофильским идеям «гармонической религиозной

общины» Андрей Белый крайне неодобрительно оценил связывание Блоком

«омертвевшей» культуры Запада с индивидуалистической философией Канта142.

Для Блока же совершенно органично именно такое противопоставление

«индивидуализма» «интеллигенции» и творческой причастности «народа» к