зубоскальских анекдотах, откровенно попахивающих прошлым. На фоне тех

гигантских преодолений, которые произошли после Октябрьской революции, эти

непреодоленностн выглядят особенно недопустимыми, ибо социализм и национализм

есть вещи несовместные. Социалистическая революция восстала не только против

определенной классовой структуры, но и против определенной психологической

структуры, одним из опорных столбов которой является национальная ограниченность.

Слава богу, прошло то время, когда вульгарная социология пыталась при помощи

интернационализма атаковать святая святых — национальные традиции, бестактно

задевая порой самое глубокое народное чувство. Но опасен и другой крен — когда

бережное восстановление национальных традиций может хотя бы временно оттеснить

тему интернационализма. Так же как национальные традиции, интернационализм не

есть нечто временное, связанное с газетной «злободневностью», с конъюнктурными

поветриями. Интернационализм не поветрие, а ветер истории. У великих писателей

всегда была не дешевая ностальгия по прошлому, а пророческая ностальгия по

будущему. Так, преодолевая столькие национальные заблуждения своего времени,

тосковали Пушкин в

327

Шевченко о той эпохе, «когда народы, распри позабыв, в великую семью

соединятся...», о «семье великой, семье вольной, новой...». Такая семья у нас есть.

Создатели народных национальных эпосов даже и мечтать не могли о том, что их

творения войдут в мировую сокровищницу культуры. Они лишь прилежно старались

сохранить среди войн и других нравственных потрясений поэтические свидетельства о

жизни своего народа, может быть даже не надеясь на то, что он уцелеет. Некоторые из

этих эпосов когда-то поспешно назвали «реакционными». Но реакционных народных

эпосов не бывает. Эти эпосы занимают теперь свое величественное место рядом со

«Словом о полку Игореве», нисколько не мешая друг другу. Чувство всей нашей

огромной страны невозможно без ощущения этого отдельно выношенного, но теперь

общего культурного наследия. Вариационные совпадения в этическом и фольклорном

наследии разных народов лишь говорят о неосознанной, но реально существовавшей в

истории духовной близости всех угнетенных и всех людей, борющихся за

справедливость. Разве это не есть пророческое указание из недр прошлого на

возможность создания единой человеческой семьи будущего, если так невольно

близки друг другу были казахские акыны, русские гусляры, украинские бандуристы,

так непохоже певшие песни о так похожих страданиях всех людей, если матери всех

народов убаюкивали всех детей разными и в то же время чем-то напоминающими друг

друга колыбельными? Но были внутренне похожими не только убаюкивающие песни,

но и песни будящие, песни борьбы против угнетателей. У всего народного есть один и

тот же адрес — народ. Мог ли великий Абай представить, что роман о его жизни, напи-

санный по-казахски, будут читать столькие люди на стольких языках? Но так

случилось, потому что эти неизвестные ему люди, его потомки, были неосознанным

адресом его творчества. Взаимопроникновение национальных литератур друг в друга

не может быть явлением, разрушающим национальные традиции,— национальные

традиции разрушаются только тогда, когда писатели надменно отворачиваются от

освежающего опыта других традиций. Величие нации и ее количественная величина

разные вещи. Величие нации определяется величием ее культуры. Если бы в Грузии

даже

171

не было таких блестящих поэтов, как Важа-Пшавела, II н я Чавчавадзе, Давид

Гурамишвили, Акакий Церетели, Галактион Табидзе, а только Руставели, и тогда что

была бы великая нация. А ведь в Грузии и сейчас голько сильных, настоящих поэтов и

прозаиков. Назону хотя бы первый крупный роман Чабуа Амираджеби «Дата Тутахиа»

— мастерски написанное историческое полотно.

Повесть «Прощай, Гульсары!» Чингиза Айтматова, условно, оказала какое-то