отношение. Мы стали друзьями на всю жизнь. Но в дружбе двух людей, пишущих

стихи, иногда бывает так, что один из них относится к стихам другого с

покровительственной снисходительностью. Такое отношение могло быть у Тарасова ко

мне, но получилось, к сожалению, наоборот. Молодости свойственна переоценка себя и

недооценка других. Я очень любил Тарасова, но к стихам его относился как к

любительству, хотя многое мне в них нравилось. Я считал, что если буду хвалить его

стихи, то невольно подтолкну на тот путь, для которого я не считал моего поэтического

учителя достаточно вооруженным, и при всей беззащитности его характера это может

сломать ему жизнь. Поэтому я бывал намеренно сдержан в оценках его стихов, «чтобы

не задурять хорошему человеку голову», как я самооправдывался. Первые про-

фессиональные поэты, высоко оценившие стихи Тарасова, были Антокольский и

Межиров, а я к их числу не принадлежал. Я продолжал упорствовать. В Тарасове я

больше видел воспитателя поэтов, чем поэта. Cko.il

74

ко сил он положил в московском объединении Поэтов на воспитание молодых! Как

он был беспристрастно строг и вместе с тем пристрастно восторжен в своих разговорах

с ними! Я мечтал о том, что мы вместе с Николаем Александровичем будем издавать

журнал, ставящий перед собой прежде всего литературно-воспитательные цели.

Лучшего человека, чем он, для этого трудно и представить! На похоронах Тарасова

журналист Алла Гербер, работавшая с ним в последнее время В журнале «Экран»,

сказала: «Тарасов пришел к нам в редакцию первого апреля. Мы опасались нового

зама, почти не зная его до этого. И вдруг он оказался таким чудесным человеком, что

нам это показалось первоапрельской шуткой». Умер он тоже первого апреля, но это уже

горькая правда.

Когда я потом перечитал его последнюю книгу «Впечатления», затем все

предыдущие и вместе с его вдовой — Еленой Павловной, прекрасной женщиной,— мы

перебрали его еще неопубликованные стихи, то я вдруг понял, что, сразу увидев в

Тарасове замечательного человека, превосходного редактора, поэтического воспи-

тателя, одновременно не рассмотрел в нем по затума-ненности души своей тонкого,

своеобразного поэта.

Тарасов мне всегда говорил, что не надо страшиться ранней профессионализации,

сам, однако, не стремясь к ней/ Его поэтическое развитие оказалось вследствие этого

замедленным, но замедленность не есть опоздание навсегда. Как говорят шахматисты,

он потерял темп, по выиграл качество. Может быть, у него нет таких общепризнанных

образцов, как у многих поэтов его поколения, но зато у него нет огромного количества

плохих, скороспелых стихов, как у большинства из нас, профессионалов. У стихов

Тарасова нет замаха на «эпохальную широту», но истина познается не только в шуме

знаменитых водопадов, но и в плеске родников, ничем не знаменитых, но пленяющих

по сравнению с их знаменитыми собратьями спокойствием и благородством своей

чистоты. Пример Тарасова говорит о том, что можно и не профессионализируясь в

поэзии писать высокопрофессиональные стихи, разумеется, только в том случае, если

ты все равно однолюб, ставящий поэзию выше всего прочего.

74

Моя вина, что я понял это слишком поздно. Голос Тарасова отвечает мне:

Только когда это было — красок смешенье, , и где?

Время качнулось

и сплыло, чуть отразившись в воде. Вы ошибаетесь,

сударь:

было и где,

и когда, но неизвестно откуда и неизвестно куда...

1976

ХЛЕБ САМ СЕБЯ НЕСЕТ

С

ч лово «поэт» подразумевает единственность, неповторимость. Поэтому "стихо-

творцев много, а поэтов мало. Так было, есть и так будет всегда. Но бедна та поэзия, в

которой хотя бы на определенный отрезок времени может быть только один настоящий

поэт. Одновременное существование «хороших и разных» поэтов есть как бы

взаимодополнение. Казалось, Пушкин был настолько всеобъемлющ, что и дополнить

его было некем и нечем, однако и Тютчев, н Баратынский, несколько затмеваемые при