Морган провел по лицу ладонью и, резко развернувшись, выбежал из комнаты и из дома. Взяв под уздцы лошадку и мула, Джуннайт завел их в конюшню, привязал в стойлах и тщательно растер, хотя мысли его были возле редакции "Индепендент газетт". Закончив работу, стрелок пешком пошел к дому Оуэна. Предчувствие дурного никогда не обманывало Моргана: люди, вытягивая шеи от любопытства, рискуя заполучить перелом, быстрыми шагами, не задерживаясь, обходили издателя, стоящего на четвереньках в снегу перед выбитой, сорванной с петель дверью. Во всю скулу этого столпа местного общества вздулся черный синяк, глаз заплыл, в волосах запеклась темная кровь. На нем была только шерстяная рубашка и брюки. Коченеющими пальцами Оуэн рылся в глубоком снегу, вытаскивая из едва заметных вмятин маленькие литеры. Вывески над дверью не было - она валялась тут же, сломанная пополам, по стеклам окон разбегались причудливые паутины трещин. Ничего не говоря, Морган опустился рядом с издателем и принялся ему помогать. Немного позже, когда они тащили драгоценный урожай в разгромленное помещение, Оуэн поглядел на Джуннайта и этот взгляд сказал стрелку об уважении и благодарности, а еще о том, что пропасть между ними больше не существовала. Не сговариваясь, они подняли дверь и вернули на положенное ей место, починив петли.

– Ты сможешь привести его в рабочее состояние?
– спросил Морган, кивнув не разбитый пресс.

– С твоей помощью - может и получится, - ответил Оуэн, хватаясь за угол машины и пытаясь вернуть ее в вертикальное положение.
– Я тут раскопал кое-что: железная дорога хочет заполучить здесь землю - другой путь слишком дорого обойдется, так что боссы готовы заплатить владельцу кругленькую сумму. Не из-за этого ли вся грызня?

– Наверное, ты прав, - ответил Морган, наваливаясь на пресс с другого края и толкая изо всех сил до тех пор, пока громадина не дрогнула под их совместным напором и не встала, как полагается. В редакции топилась печка, и было довольно жарко; Джуннайт заметил это только сейчас и расстегнул две верхние пуговицы куртки.

– Я тут тоже кое-что понял, - добавил стрелок, вытирая руки, заляпанные смазкой, о штаны.
– Насчет револьвера, который был у Черрингтона в руке.

И он изложил все свои соображения, пока Оуэн осматривал пресс в поисках повреждений. Морган мало что понимал в процессе починки сложных машин и прямо заявил об этом издателю, но тот только посмеялся.

– Я тоже ничего не знал, пока эта штуковина меня не захомутала... Ты на меня внимание не очень обращай, у меня с головой после войны не важно: иногда галлюцинации бывают или много болтать начинаю.

Морган поморщился, снимая шубу и вешая ее на крюк у двери.

– Похоже, ни для кого в этой стране война не прошла бесследно.

– А ты как думал?
– спросил Оуэн.
– Передай молоток.

Морган молча вынул из корзины в углу требуемый инструмент, а издатель продолжал, полностью поглощенный машиной:

– Я военным корреспондентом был и писал статьи... То, что видел, писал. Но они, газетчики, говорили, что это слишком мрачно. "Убивает боевой дух в новобранцах, и в тех, кого только планировалось вербовать..." - повторяли они. Но я-то видел правду, и она в моем сердце написана кровавыми буквами, как на стене у Валтасара. Вот, как война закончилась, я и купил этот станок, чтобы стать хозяином самому себе, потому что, если не рассказывать все как на духу - пусть даже этого никто не прочитает - демоны выползут из самых темных уголков души и высосут из тебя все силы. Кажется, я нашел средство борьбы с ними, но как разорвать круг насилия?

Морган почувствовал, как все его существо наполняет уважение к этому человеку. "Может, вот он - верный путь", - метнулся его измученный разум в новый коридор, в конце которого, казалось, наконец-то возник проблеск света. "Может быть..."

– Кто?
– спросил он жестко.
– Кто это сделал?

– Какие-то парни с лицами, закрытыми платками, - Оуэн пожал плечами.
– Я не успел их разглядеть. Давай сюда клещи и держи вон ту штуку. Так, так...

Аккуратными быстрыми движениями издатель затянул гайку, окинув свою работу критическим взглядом, выпрямился, чтобы передохнуть, и взгляд его, поблуждав по помещению, уперся в Моргана, странно изменившись, но он ничего не сказал, только мотнул головой, как будто с досады, взял со стола масленку и, обмакивая в нее палец, принялся смазывать внутренности пресса.

– Они явились сюда по твою душу, - вдруг сказал Оуэн.
– Всех на улице расспрашивали, где ты, но никто им этого не сумел сказать, потому что все эти трусы так старательно игнорировали Марию, что не заметили, как вы из города испарились. Гробовщик, правда, их послал на Бут-Хилл, но они там ничего не нашли и вернулись еще больше разозленные. Тогда и ко мне прицепились. "Ты, - говорят, - должен знать, где они"... Ничего... Бывали деньки и похуже.

Отойдя подальше, Оуэн придирчиво оглядел свою работу, а потом, устало вздохнув, рухнул в кресло, обмахиваясь одной из своих листовок.

– Ты думаешь, эта штука будет работать?
– спросил Морган скептически; он не питал доверия к механизмам, сложнее оружейных.

– Не знаю, - ответил Оуэн, размазывая масло и пот по и без того грязному лицу.
– У этого пресса всегда был свой характер. Ты лучше посмотри, что я написал.

Пошарив рукой в груде сброшенных на пол и затоптанных грязными сапогами листов, он выудил из них один, сравнительно не пострадавший, исписанный аккуратным крупным почерком и, положив его на колено, что-то быстро дописал вынутым из кармана карандашом, который предварительно послюнил. После этого Оуэн протянул бумагу Моргану, а тот неохотно ее взял и, скорее из вежливости, начал читать. Дело продвигалось медленно, так как с грамотностью у ганфайтера были проблемы, но понемногу ровные строчки и то, что скрывалось за причудливой путаницей букв, полностью поглотили его внимание, заставляя заново пережить резкий толчок сердца, как когда он впервые услышал о гибели мистера Черрингтона, сведенья о железной дороге и людях, готовых на все ради выгоды. Он будто снова ехал по глубокому снегу рядом с несчастной женщиной, окруженной непробиваемым кольцом безразличия и жестокости, и снова испытал потрясение, как когда догадался об афере с револьвером. Закончив, Морган перечитал все еще раз. Его голова шла кругом от тщетных попыток понять, как мог этот невзрачный, тощий, разукрашенный синяками человек так точно увидеть события, которым не был свидетелем, так остро почувствовать боль другого человека, которого не наблюдал этой безумной ночью час за часом. И как сумел Оуэн найти выход из ада, который Джуннайт искал тщетно столько лет... Подняв голову, стрелок потрясенно уставился на издателя. Оуэн опять глядел на него как-то странно, прищурив глаза, в которых было беспокойство и, склонив голову на бок, будто пытался припомнить что-то. Секунду спустя, Морган понял, что взгляд издателя упирается в шрам на неприкрытом платком горле, и ему вдруг стало не по себе... Стрелок опустил глаза на листок в своей руке.

– Эта штука посильнее индейского виски, - только и сумел выговорить Морган, возвращая статью. Оуэн усмехнулся грустно.

– Мне тридцать три года - пора уже по-настоящему начать писать, а не изводить попусту бумагу. К несчастью, это - лучшее, что я сумел написать за всю свою жизнь, но ведь достаточно написать одну, всего одну приличную вещь - и можно навсегда бросить это занятие. Когда эту штуку напечатают в Вашингтонских газетах и когда она поможет Марии, если поможет...
– его голос дрогнул, в нем слышалось нечто большее, чем сочувствие.
– Тогда я продам пресс какому-нибудь юнцу, у которого еще живы иллюзии насчет изменения мира к лучшему, а сам женюсь и осяду где-нибудь на тихой ферме на Востоке.