— Что вы видели? Черный коридор, как у доктора Моуди? Или…

— Не знаю я никакого Моуди, — фыркает афганец. — Кто он вообще, такой? Что он может знать, о смерти? Вообще, заруби себе на носу: Не имеет значения то, что я видел. Я до хера вообще видел. Пускай это тебя не донимает. Моя игра сделана, от и до, больше мне тут ловить нечего, дома никто не ждет, да и нет у меня никакого дома, понял? Кореша давно там, — он тычет в потолок, или там, — палец опускается к полу. — Я, по делу, вообще не знаю, на кой хер мне была эта жизнь после войны. Да я и не жил — пил. Не сразу, конечно, начал. Сначала в дурке посидел, на барбитуратах, ну, там-то меня никто не спрашивал, хочу я вмазаться или нет. Потом уже к белой пристрастился, наверстывал, короче, упущенное. Словом, жизнью это говно не назовешь, так? На войне… на войне, там другое дело. Когда у других жизни отнимаешь, сам живешь, верно?

— А она? — не выдерживаю я. Не могу это слушать. — Она! Разве она вас не дождалась?!

Он вздрагивает, долго смотрит на меня тусклыми, ничего не выражающими глазами.

— Она-то дождалась, — наконец, говорит Афганец. — Беда в том, что я не вернулся. Не вернулся таким, как был до войны…

Пока я перевариваю это, он снова прикладывается к фляге.

Чего уж тут о печени беспокоиться? Теперь хотя бы ясно, почему фляга бездонная.

— Ты не представляешь, отец, сколько народу я положил, — говорит он еле слышно. — Скольким билет в последний путь выписал… Билетер, на…

Хочу найти какие-то теплые слова, способные утешить его. Ведь не по своему желанию он людей убивал. Не он развязал эту войну. Но я молчу, сотрясать воздух пустыми фразами не хочется.

— Поэтому, видать, он меня и не слышит, — добавляет Афганец после паузы. — Хоть я, отец, как вернулся, часто к нему обращался… до востребования вопросы слал… без ответа…

— Почему вы думаете, что без ответа?

— Это ты у него спроси, когда свидитесь. На тебе ведь крови нет? Ты-то, не безнадежный, так?

Что тут сказать? Я не знаю, чего стоит прожитая мною жизнь. Много ли я сделал плохого? А хорошего? Да, я не убивал, не был на войне, но разве от этого большего стою, чем бывший солдат?

— Не бери дурного в голову, отец. Мне один хрен, хана. Приплыл. Подумай, лучше, о себе. Сдается мне, у тебя какие-то дела остались, незаконченные. Вот ты тут и застрял, как слива, прости пожалуйста, в одном месте. Ты для начала попробуй вспомнить, как попал сюда, и все такое. Вспомнишь — от этого и пляши.

— А вы тут давно?

Он пожимает плечами, вздыхает невесело.

— Не знаю, братишка. Не могу тебе этого сказать. Вроде — давно, а вроде — недавно. Тут тебе не армия, дембеля не дождешься. Что же до увольнительных… В самоволку вполне реально сходить, только сходишь — не обрадуешься.

Долго подбираю слова, сначала выстраиваю в походный ордер, и только потом выпускаю изо рта:

— Тогда, если вы умерли, то… то почему вы тут находитесь?

Он снова жмет плечами:

— Без понятия, отец. Хотя, есть одна мысль… Может, чтоб тебе помочь…

— Мне? Но как?! — Думаю о том, что, если он здесь, чтобы мне помочь, может и он не безнадежен. Может, я смогу чем-то помочь ему?

— Хрен разберет, как. Как-то… — Афганец энергично потирает переносицу, перебитую четверть века назад, в иной Вселенной, осколками бензобака БМП. — Хотя, я бы на твоем месте не очень на мою помощь рассчитывал…

— Почему? — спрашиваю одними губами.

— Не потому, что я тебе помочь не хочу, — говорит Афганец. — Просто, за что бы я не взялся, людям от меня одни неприятности. — Он разводит руками. — Хочешь сделать добро, а один черт выходит боком.

Некоторое время сидим молча. Тишину нарушает афганец.

— Ладно, ты, короче, сиди, вспоминай, а я пока чай забацаю.

— Чай?

— Ну да, — он искренне удивлен. — А что такого?

В растерянности гляжу на тумбу. На ней трехлитровая стеклянная банка, внутри которой, словно звезда на дне омута, горит маленькое солнце. Смотрю на него, и в голове рождаются образы Томминокеров из недавно перечитанного романа Стивена Кинга. Спустя минуту соображаю, что пришельцы из космоса ни при чем, передо мной обычный кипятильник, который кто-то (скорее всего афганец) смастерил из двух бритвенных лезвий «Нева», соединенных при помощи ниток и нескольких спичек с откушенными головками. К лезвиям прикручены провода, они выходят из банки, тянутся через пол палаты, исчезая в розетке. Вилки нет, афганец обошелся без нее, просто оголив провода. Интересно, что сказал бы по поводу этой конструкции институтский преподаватель по технике безопасности? С другой стороны, на счет поражения током, здесь наверно, можно не беспокоиться.

Вода закипает на глазах. Вскрыв квадратный пакет с изображением слона…

Ха, такой Шурик рвал и бросал в физиономию героя Евгения Моргунова в «Операции Ы»! Первый раз их вижу вживую.

…афганец сыплет его содержимое в банку. Кипяток окрашивается коричневым цветом.

— Видал?! — афганец подмигивает мне с видом Леонардо да Винчи, демонстрирующего герцогу Медичи новую модель летательного аппарата. — Четыре спички, нитка, два лезвия, кусок провода, и фирма Moulinex отдыхает. Правда, розетка может оплавиться, или в ящике выбьет автомат. Но, тут нет электрика, чтобы оборвал нам уши.