которой следующая весть. Что она, мол, от него уходит к другому, кстати, мужчине, а

с таким засранцем она жить не намерена. Неинтересно ей. И в конце: «Чтоб ты сдох,

если сможешь. Целую, Нина».

Семенов, конечно, уже не думал, что он омолодился. Не дурак же он в конце

концов. Но изменения были. Поджарый такой стал, живота и в помине нет. Нос был

красный, теперь какой-то сине-желтый, как украинский флаг, и на все лицо. И

главное светится весь. Правда, не изнутри, а насквозь.

«Спалю!» – решил Семенов и на рысях отправился к старичку. Разборки

устраивать. Хотя какой там «на рысях…». Бредет, от ветра шатается. В тот день

ветрено было.

Приходит в знакомый домишко, а там поминки. Девять дней старичку. Сидят

родственники и чинно выпивают. Не стал, конечно, Семенов ничего им говорить.

Поминки – святое дело. Посадили за стол и его. Выпил он положенное, борщ с

пирогом покушал. А, уходя, спросил у бабы в черном:

–

А отчего дедушка помер-то?

–

Молодильный огурец, видать, с жопки съел, вот и помер, - равнодушно

объяснила баба.

А из угла кто-то добавил:

– Дезинтерия.

АВТОБИОГРАФИЯ

Родился я в семье. Мой папа хотел девочку, на худой конец женщину, но

родился я. По матери я происхожу из обедневшего крестьянского рода. Правда, род

обеднел давно. Еще при Иване Грозном.

Во время гражданской войны папа был на стороне красных, потому что белые в

наш город не заходили. Потом его направили на борьбу с Деникиным. На фронте он

в первый же день попал в окружение. Окружение оказалось плохим, и папа сделался

алкоголиком – садистом и верным ленинцем. В 1937 году отца посадили за то, что в

1918 году он видел Троцкого и дал ему закурить. В лагере во время эпидемии тифа

он умер от желтухи, и как дальше сложилась его жизнь, я не знаю.

22 июня 1941 года я как и все направился в военкомат. Меня не пускали, но я

прорвался прямо в кабинет военкома и, убавив себе два года, в числе первых

добился отсрочки. Но в 1942 году пришла повестка с двумя конвоирами, и я пошел

добровольцем на фронт. Тяжелое было время. Особенно врезалась в память

медсестра Глафира, которая два месяца несла меня на себе из тыла противника.

Когда мы наконец вышли к своим, выяснилось, что медицина бессильна. Аборт

делать было уже поздно. И мы поженились у нашего политрука. Другом с моей

стороны был маршал Рокоссовский. Потом меня назначили начальником спиртового

склада и поэтому остаток войны вспоминается исключительно эпизодами. В 1946

году меня комиссовали из рядов армии по состояния здоровья с диагнозом –

приговором «белая горячка». Тогда не было метода Довженко и моя «белая горячка»

перешла в хроническую форму. Другой бы опустил руки и сник, но я, не долечив

болезнь до конца, по комсомольской путевке с Глафирой и сыном – дегенератом

Прокофием поехал на Самаркандщину. Работал председателем колхоза. И чего мы

только не сеяли: и яровые, и озимые, и даже рис по овсу пробовали. Но вырастала

только верблюжья колючка, да и ту постоянно травили верблюды. Задание партии

было сорвано, а ЦРУ выполнено. Мне сначала хотели дать орден Ленина, потом

Звезду героя, но, в конце концов посадили. В лагере я овладел профессией

начальника бани. Потом умер товарищ Сталин с сопутствующей посмертной

амнистией. Я вернулся с Севера, простил Глафиру и усыновил двух ее новых детей.

Затем, под чужой фамилией, а следовательно и национальностью, я с семьей

переехал в столицу вашей Родины – город герой Москву. Там я устроился работать

простым заведующим простого магазина, т.е. воруя. Жил я, как у Христа за пазухой.

Если Иисус Христос есть, то он может подтвердить. Когда я достиг в своей профессии

больших трудовых успехов, граничащих с подвигами Кожедуба, пришли трое с

портфелями и один с наручниками. У меня конфисковали все до последней нитки. И

эти нитки жемчуга фигурировали в суде. Процесс освещался центральной прессой, и