– Знаешь, тут я даже жалеть их не буду.

– А то в «Бригаде» бандиты такие милые ребята! А их жёны такие сахарные леди! А я написал без прикрас и этой дурацкой бандитской романтики, которая уже у меня в печёнках засела. Хочется всех этих лопухов, балдеющих от Саши Белого с корешами встряхнуть и носами ткнуть: вот как в жизни бывает!

Он отложил скоросшиватель на полку и сцепил пальцы в «замок».

– Эта мода долго не продержится, — сказала Синдия. — и тебе не надо даже воевать с ней. Я уверена, что уже через год или два мало кто будет помнить, кто такой Саша Белый.

– Наверное, ты права, но и молчать не могу… Кстати, забыл сказать: ты обалденно готовишь крабовый салат! — неожиданно резко сменил тему Павел.

– Очень рада, что хоть что-то умею готовить. Кулинария — не моё хобби.

– Аналогично, — рассмеялся Павел.

Глава 37.

БОЛЬ

Молния полыхнула так, что на мгновение чёрно-белую спальню в квартире Павла залило призрачным белым свечением. Синдия, приоткрыв глаза, подумала, что такую молнию можно было бы использовать как спецэффект при экранизации одного из «Ужасных историй», отечественного эквивалента «Ужастиков». Если у Роберта Стайна действие чаще всего происходило днём, то авторы «Историй» выбирали ночь и пугали читателя нечеловеческим воем, чудовищами в тёмных лабиринтах, вспышками во тьме, освещающими очередную жуть в виде разверстой могилы со всеми неаппетитными подробностями или монстра с окровавленными клыками. В этом плане Роберт Стайн был куда чистоплотнее, он пугал читателей не «кладбищенскими подробностями», не чудовищами из лабиринтов, а их незримым присутствием. Неизвестность, когда герои чувствуют опасность, но не видят её и не знают, откуда она может появиться, а самые обычные люди или вещи вдруг оборачиваются не тем, чем казались, гораздо увлекательнее и страшнее, чем ночные кладбища, чёрные простыни и детские парки, наполненные ужасами. Роберт Стайн без всяких спецэффектов держал читателя в напряжении до последней страницы. «Ужасные истории» напоминали сказочки, которые дети так любят шёпотом рассказывать после отбоя в летнем лагере. Синдия в своё время достаточно их наслушалась, и если по её спине и пробегал холодок, то это был холодок брезгливости перед неприятными подробностями историй в устах сверстниц. Уже в десять лет Синдия умела отделять внешние эффекты от содержания и не любила «чернухи» только за то, что она «шокает» «шнурков». «Ужасные истории» иногда читала в Москве Инесса, и Синдия иногда пролистывала книжки на её столе и завидовала хорошей памяти авторов историй.

Синдия не знала, почему удар молнии вдруг напомнил ей о детских страшилках. Её мысли иногда принимают самое неожиданное направление, она не впервые такое за собой замечала.

Павел по-прежнему лежал на боку, подложив руку под подушку; другая рука придерживала одеяло, натянутое на голову, но Синдия поняла, что парень не спит: глаза закрыты, но на скулах вздулись желваки, а тело напряглось как струна, и мускулистое плечо под тонким одеялом вздрагивает.

Снаружи снова полыхнуло, ударило, и забарабанил дождь.

– Ну и ну, опять завтра на работу по лужам ехать! — заметила Синдия, чтобы хоть немного заглушить своё неясное беспокойство. — Автомойки сейчас хорошо зарабатывают!

Павел пошевелился, перевернулся на спину и открыл глаза. При свете мерцающих снаружи разрядов его лицо показалось каким-то бледным, с глазами — двумя огромными тёмными дырами.

– Эй, — окликнула его Синдия, — что с тобой?

– Всё нормально, — ответил Павел, садясь и потирая лоб, блестящий от испарины. — Голова разболелась, вот и всё.

Его слова успокоили бы Синдию, если бы не были произнесены таким неестественно-ровным тоном, похожим на фонограмму и застывшим, как выражение лица Павла.

– Со мной так иногда бывает, — продолжал Павел. — Я на погоду реагирую, что твой барометр.

– Очень болит? — сочувственно спросила Синдия, тоже садясь и закутываясь в тонкое шёлковое одеяло. Она чувствовала себя почти как герои Роберта Стайна, столкнувшиеся с чем-то загадочным и пугающим. Она впервые видела своего приятеля в таком состоянии.

– Просто зверски. Раскаты прямо в мозгах отдаются. От такого грохота и у робота голова заболит!

– Глядя на тебя днём, трудно поверить, что ты чем-то страдаешь.

– Это Робокопу спасибо. Меня тогда один раз по башке какой-то железкой задели. Сотрясение было сильное, пришлось операцию делать, но то ли при операции что-то не то сделали, то ли сотрясение оказалось слишком сильным, но со мной изредка, три, четыре раза за год случаются такие приступы, когда голова болит чертовски и никакие лекарства не помогают. И длится по-разному, час, два, три, полдня, а потом исчезает так же внезапно, как появилась. Легче новые мозги имплантировать, чем пытаться это вылечить. Примерно то же мне сказал врач, к которому я с этими приступами обращался.

– Тогда лучше приляг, — Синдия обняла Павла за плечи и попыталась уложить. — Может, сможешь заснуть. Тогда не заметишь, как приступ пройдёт.

– Ладно, — Павел даже не сопротивлялся и не доказывал, что всё нормально, и Синдия поняла, что ему не на шутку плохо. Его спина и плечи были холодными, влажными и окаменели от напряжения. Павел лёг, закрыв глаза, и отвернулся, снова натянув одеяло на голову. Синдия отошла закрыть окна — вечером Павел забыл проверить шпингалеты, и сейчас в комнате был хорошо слышен стук дождя и треск разрядов. Наконец в комнате стало тихо. Павел лежал молча, и Синдия не могла определить, спит ли он.

Ей самой спать расхотелось. Она прошлась по спальне, села в кресло возле ДВД-приёмника и закурила сигарету «Парламент» из пачки Павла. Несмотря на улучшенный фильтр, «Парламент» оказался неимоверно крепким для неё, и Синдия чуть не раскашлялась вслух. Но «Парламент» сыграл и хорошую роль: у Синдии снова отяжелела голова, веки стали закрываться, и женщина, зевнув, вернулась в постель. Павел рядом с ней чуть пошевелился, что-то пробормотал в полудрёме, но глаза не открыл. Наверное, уже засыпал. Ложась рядом с ним, Синдия запоздало спохватилась, что надо было почистить зубы или хотя бы принять мятную таблетку, но вставать не хотелось. Впереди у неё рабочий день, так что надо хотя бы попытаться выспаться…