Паша решил тут же проучить ябеду и поспешил вдогонку. Влетая в скверик, куда свернул одноклассник, Паша уже приготовился издать боевой клич «Ну, Митька, берегись!» и сдёрнул с плеч ранец, чтобы вытянуть стукача, но тут увидел рядом с Митей двух больших мальчишек, по виду, наверное, шестиклассников и отступил. Ну надо же, чуть не нарвался. Такие ребятки и десять первоклашек раскидают.

До него стали долетать слова:

– Ну так давай деньги.

– У меня нет.

– Покажи.

Митя открыл ранец, один из мальчишек вытряхнул на землю тетради и пенал, пошарил во всех отделениях, швырнул пустой ранец на тетради и протянул:

– Да нету у него ни фига.

– Пусть карманы покажет, — сплюнул на ранец второй шестиклассник и запустил руку в карман Митиной куртки и тут же торжествующе завопил:

– Так ты обманул нас!

В руке мальчишки Паша разглядел из-за толстого ствола тополя двухкопеечную монетку.

– Тебя что, не учили, что врать нехорошо? — подхватил его приятель.

Митя испугался и попятился. Паше стало даже жалко одноклассника. Он сообразил, что эти мальчишки собирают дань с малышей; бедный Митя! Хоть бы они его не побили!

– Не надо меня бить, — пробормотал Митя, и тут один из подростков схватил его за капюшон, а его товарищ ударил малыша ногой в живот.

Паша выбежал из-за тополя и помчался на улицу позвать кого-нибудь из взрослых.

Из магазина вышли двое милиционеров, на ходу прикуривая сигареты. Паша, задыхаясь, подбежал к ним и закричал: «На помощь, Митю в сквере за деньги бьют!». Когда милиционеры вбежали в аллею, один из подростков заорал «Шухер, Димон, менты!», и парни пустились наутёк. Один милиционер побежал за ними вдогонку, а его напарник подошёл к месту драки.

Ранец Мити был отброшен на клумбу; тетради изодраны и истоптаны грязными ботинками. Митя лежал, скорчившись среди своих школьных принадлежностей и как-то жутко не двигался и как будто не дышал. Когда милиционер осторожно перевернул его на спину, Паша зажмурился от ужаса, увидев, что лицо одноклассника превратилось в сплошной кровоподтёк. Милиционер тоже охнул, сдвигая фуражку на затылок и пробормотал:

– Что ж это такое, так малыша избить! — и к Паше: — Беги к автомату, звони в «Скорую», малец!

Когда Паша вернулся то увидел, как в другом конце аллеи снова появились те двое мальчишек. Одного волокла за ухо невысокая худенькая черноволосая девушка в джинсах и коротком пальто, второго скручивал в «замок» огромный плечистый парень в офицерской шинели. Подростки, ещё недавно такие крутые и уверенные в себе, теперь отчаянно тряслись и выли:

– Ай, тётенька, пустите, я нечаянно!

– Дяденька, я больше не буду! Больно!

– Не ори, пакостник, — приговаривала девушка, подталкивая мальчишку. — Если нечаянно, чего драпаешь, как будто натворил что-то?

– Шевелись, шевелись, шпанёнок, — басил офицер. — Ишь, как пакостить, так ты горазд, а тут что, и ноги подломились?

Следом шёл второй милиционер, красный и запыхавшийся. Одной рукой он махал фуражкой перед потным лицом, другой держался за бок.

– Ишь, стреканули, — пыхтел он. — Спасибо, молодые люди, если б не вы, так бы они и убежали. Возраст у меня уж не тот, чтоб с пацанвой наперегонки носиться.

Потом была больница, длинный белый коридор перед дверью с табличкой «Реанимация». Митина мама, маленькая, беленькая, больше похожая на его старшую сестричку, прибежала в больницу с работы, набросив пальто поверх белого халата. В палату к сыну её не пустили, и она сидела в коридоре, сжимая пальцы в «замок» и без конца повторяя: «За что они его так? Как так можно?!».

Ирина Андреевна прижимала к себе Пашу, пряча лицо сына в складках своего шарфа и качала головой: «Совсем озверели, два здоровых обормота на такого малыша!».

Тут же стояли девушка в пальто и джинсах и парень в шинели. Девушка тихонько говорила парню: «Вот сволочи, правда, Лёшка? Знала бы, чего бегут, поубивала бы обоих! Это же не люди, это выродки!» «Ну ладно, Ветка, остынь, — басил парень, неловко трепля её по плечу. — Им теперь влепят. Шутка ли!» «Убила бы уродов! — повторяла Ветка. — У меня тоже сын, и если его в школе тоже какая-то мразь за деньги изобьёт, поймаю гаденышей и убью, и пусть потом судят, пусть казнят, а уродам жить незачем!»