Я сама удивилась интонации своего голоса – мне ли он принадлежал? И я ли произносила такие слова? Прав был Вадим – идти мне в адвокаты.

Виталик как будто прочитал мои мысли:

– Ничего себе. – Его недоумение так же не имело границ. – Я вижу, ты круто изменила своё мнение о Вадьке. Что-то случилось?

Я поняла, что он имел в виду, но, слава богу, личное обаяние Канарейки не было причиной возникшей к нему симпатии, и я с чистой совестью могла в этом признаться:

– Да, случилось. Я поняла, что Вадим – не такой уж несносный хулиган, каким хочет казаться.

– Правда? – Виталик иронично прищурился. – Когда же ты успела это понять?

– Сегодня. Меня очень тронула история про собаку. Он рассказал, как подобрал её на улице, больную чумкой, и сам вылечил.

– А-а, Нику…Это правда. Надо было видеть, как он с ней нянчился. Чуть ли не с ложечки кормил, дерьмо из под неё вытаскивал. Зато теперь любовь у них друг к другу обоюдная и беззаветная.

– Я это заметила. Поэтому и решила, что человек, который любит животных, не может быть плохим.

– Так я тебе о чём говорил! – Оживился Виталик, совсем позабыв свою недавнюю ревность. – Вадька классный парень! Нет, завихрения порой и у него случаются, но это всё ерунда. Я всю жизнь пытался ему подражать. Безуспешно, правда… Чтобы стать похожим на Канарейку, надо им родиться. А это невозможно.

Конечно… Пока Виталик позволяет отцу поднимать на себя руку, он даже отдалённо не будет похож на Вадима Канаренко. Говорить об этом вслух я не стала – зачем лишний раз смущать моего мягкосердечного поклонника? Я благоразумно промолчала, слушая его дальнейшие рассуждения.

– Одно утешает – никто из наших таким быть не может. Поэтому и уважают все Канарейку, знают, что он крутой – ничего и никого не боится. Правда, для нас это здорово, а для его родителей – беда самая настоящая. Дядя Коля при мне сколько раз сокрушался: вся жизнь, говорит, на нервах, каждый день как на пороховой бочке. Самое страшное, что он прав – ни к чему хорошему Вадькин авантюризм не приведёт. Невозможно постоянно по лезвию бритвы ходить и невредимым оставаться. Когда-нибудь он сорвётся. Кстати, хочешь прикол? Нам как-то однажды цыганка по ладони линию жизни смотрела. Так вот, у Вадьки линия жизни, судя по всему, очень короткая – лет до двадцати, не больше. И знаешь, что самое интересное?... У меня абсолютно такая же.

…По толпе пробегает чуть слышный шёпот – так лёгкий ветерок колышет стебли колосков в поле, и всё начинает волноваться. С клёна на меня довольно бесцеремонно шлёпается сухой жёлтый лист, и я вздрагиваю как от резкой пощёчины. ВОТ ОНО… НАЧАЛОСЬ…

Из-за угла дома выезжает ритуальный автобус… Медленно, по-черепашьи, он тащится по асфальтированной дорожке к нам навстречу и тормозит, не доезжая до подъезда всего метра три. Я ещё не успела опомниться, а мимо меня уже хлынул людской поток, толкая, давя друг друга, создавая базарный беспорядок. Господи, куда же они все – и стар, и мал?! Можно подумать, что кто-то из них хорошо знал Вадима при жизни! Неужели так велико человеческое желание посмотреть на чужую смерть и, сокрушаясь о юности покойника, в душе всё-таки порадоваться о собственной, более счастливой участи?

– Пропустите! Отойдите! Отойдите, пожалуйста, расступитесь немедленно!

Я узнаю голос Кирилла – как всегда властный, не терпящий возражений. Кирилл умеет командовать и в любой сложной ситуации ловко берёт инициативу в свои руки. У него получается исключительно всё, и все его слушаются с полуслова. Вот и сейчас, подчиняясь строгим окрикам Кирилла, люди успокаиваются, расходятся в стороны, открывая на общий обзор ритуальный автобус.

Из задней дверцы выпрыгивает Кирилл, и в мгновение ока к нему устремляются все наши пацаны: Костик, Мишка, Ромка, Севка, Шурик, Юра, Борис…Оставшийся внутри автобуса Николай Васильевич сдвигает гроб, и ребята дружно подхватывают в свои руки эту тяжёлую, священную ношу. Какая слаженность во всех их действиях, какое единство перед лицом общего большого горя! Сейчас нет двух тусовок – бахчинской и звёздновской, когда-то враждующих, а ныне сохраняющих стабильный нейтралитет. Здесь все равны и все заодно. Вадиму очень понравился бы этот альянс, он бы непременно пошутил на счёт всего, что тут происходит…Если бы видел…

Тёмно-синий гроб…Вчера мы выбирали его вместе с Кириллом. Едва его извлекли из чрева ритуального автобуса, ажиотаж возник с новой силой. Толпа со всех сторон облепила семёрку ребят, кто-то пытается помочь. Миша и Костик досадливо сопротивляются, категорично качают головами. А в это время на закрытую крышку гроба начинают сыпаться цветы. Неожиданно, синхронно, будто кто-то заранее договорился и подготовил этот трюк. Радужный, карнавальный фейерверк: красный, белый, жёлтый, розовый, сиреневый. Цветы падают со всех сторон – кажется, что само небо в честь Канарейки вдруг разразилось таким необычным, красивым дождём. Цветы ложатся на синий бархат, соскальзывают вниз и падают на асфальт, смешиваясь с еловыми ветками. Им нет конца…Это просто ливень. Люди посёлка за эти дни, наверное, опустошили не один цветочный магазин. Ребята идут к подъезду по живому, разноцветному ковру, и народ следом за ними течёт в том же направлении.

Я ищу глазами родителей Вадима – в этой суматохе они как-то затерялись, но вот, в конце концов, возле подъезда все становятся на свои места. У меня трясутся колени, и зубы сами собой выбивают нервную дробь. Нам всем сейчас тяжело, однако боль и горе этих людей невозможно даже себе вообразить. Николай Васильевич, кажется, успел похудеть и уменьшиться в размерах за последние три дня. В нём с трудом угадывается тот бравый майор, каким я впервые его узнала – именно в тот злополучный вечер моей первой вылазки на территорию противника. И вот уже снова реальности не существует. Я вспоминаю то славное время и удивляюсь, почему мне так хочется вернуться туда, в день моего боевого крещения…Какими смешными и нелепыми кажутся теперь былые страхи и конфликты! И та детская войнушка – какая прелесть по сравнению с ЭТОЙ трагедией…И ничего уже не исправить! НИЧЕГО…