Голос его понизился, захрипел, шея вытянулась, веревками на ней вздулись жилы.

– - Отца родного негодяем?

Со сжатыми кулаками, ополоумевший, он бросился к столу, чтобы ударить меня, но с лавки вскочила Мотя и, схватив его за руки, припала к ним.

– - Тятя, не нужно!.. Родимый, не бей!..

Мальчик поднялся с постели и заплакал; Мишка, забиваясь под лавку, ругался матерщиной; стоя у шестка, мать верещала во весь голос.

– - Отпусти!
– - мотая сестру из стороны в сторону, кричал отец.-- Брось, а то расшибу!..

– - Уйди с глаз долой, детенычек,-- умоляла мать, махая на меня руками.-- Уйди, Христа ради, пожалей меня!..

Я вышел из хаты.

– - Ваня, где твои бумаги?
– - выскочила па крыльцо сестра, хватая меня за руки.-- Он собирается пойти к уряднику... Скорее прибери!..

Отыскав в сенях топор, я отворил в избу двери. Отец сидел, обуваясь, на кутнике. Увидев топор, мать ахнула, завопила не своим голосом, бросаясь ко мне; Ильюша забился в угол и охрип там от плача, сестра ловила меня сзади за локти.

– - Если ты, старый черт, пойдешь к уряднику,-- сказал я, останавливаясь перед отцом,-- я тебе голову отсеку на пороге.

– - Ловко,-- ответил он. Лицо его словно обрюзгло.-- Спасибо, милый сынок!

Отец молча полез на печь.

XVI

– - Мамочка, дай напиться!

– - Что ты все пьешь, мой голубчик, третий раз просишь?.. Головка не болит? Весь горячий...

– - Нет, не болит, дай напиться.

В окна глядит темная весенняя ночь. Порою ее непроницаемую пелену режет треск ломающегося льда: тогда из ветвей, с вершин осокорей, с шумом поднимаются уснувшие вороны, беспорядочно каркают, хлопая мокрыми крыльями, и снова затихают. Мелкий дождь забивает в стены гвозди: молоток стучит без перерыва, стены плачут от боли.

– - Дай еще пить,-- просит мальчик.-- Мама, почему вороны кричат? Они не любят спать?

Лицо у Ильюши красное, дыханье горячо и часто, серые глаза возбужденно блестят.

– - Мама, скоро рассветет?

– - Скоро, детка, скоро! Не пей больше, ляг усни!.. Усни!..

Ребенок обхватил руками шею Моти.

– - Я завтра опять пойду с тятей по рыбу... Пойдешь с нами, мама?

– - Пойду, родной, усни... И я пойду, и крестный, и бабушка!.. Приляжь!..

Мальчик положил головку на подушку, но тотчас же привстал, улыбаясь.

– - Я, мама, теперь не боюсь лягушек: они не кусаются... Тятя спит? Тятя, помнишь? У нас вечор в сачок залезло три... правда, тятя? А рыбка еще плавает?.. Покажи мне рыбку!..

Сестра вывернула фитиль, принесла с лавки ведро с водой, в котором шевелилось несколько гольтявок.

Ильюша запустил туда руку: поймав одну, засмеялся.

– - Мама -- живая! Видишь?.. Дай им хлеба.

– - Они не едят его, сыночек.

– - А чего же?

– - Травку, червячков, песочек...

– - Ну, дай им травки.

– - Хорошо, детка, я потом накормлю.

– - Дай сейчас!

– - Сейчас нету...

– - Дай сейчас!
– - заплакал и закапризничал он.

Мотя сходила на улицу и принесла оттуда несколько голых веток акации. Ильюша дремал.

Вся ночь прошла тревожно. Ребенок часто просыпался, стонал во сне, звал отца, мать, просил пить. Мотя сидела, склонившись над ним, до рассвета, прислушиваясь к дыханию, укрывая и кутая в одеяло.

Утром как будто прошло. Ильюша встал веселый, сейчас же спросил: не пора ли идти по рыбу?

– - Сейчас, парень, полетим,-- отозвался Сорочинский, хватавший из чугуна горячие картошки.

Достав с печи лапти, мальчик подозвал к себе мать.

– - Обуй-ка меня, Петровна...

Засмеялся.

– - Тебя тятя так зовет!.. "Петровна, доставай-ка шти",-- передразнил он отца.-- Почему он не зовет тебя мамой?

– - Он, детка, большой...

– - А я, когда вырасту, тоже буду звать: Петровна?

– - Да, крошечка.

– - Петровна -- лучше?

– - Лучше.

– - Мамой -- только маленькие?

– - Только маленькие, милый...

– - Не-ет, -- Ильюша отрицательно покачал головою.-- Так нехорошо!.. Я буду -- мама, ладно?

– - Ладно, ягодка.

– - Мы нынче рыбы принесем еще больше, правда?

Лукаво сморщившись, он толкнул ручонкой склонившуюся перед ним Мотю в голову, спрашивая:

– - Это тебя кто? Бука?

Сестра притворялась испуганной, Ильюша звонко смеялся. Но вскоре возбуждение прошло, он попросился в постель.