– - Тятя!
– - крикнул я.

Шавров впился в плечи, мать завыла, а я ошалел со страху. Созонт Максимович придавил мне к полу шею так, чтоб я не мог кричать, отец перебрасывал в кутнике одежду, отыскивая веревку или кнут.

– - Обожди, я принесу, -- сказал Калебан, -- постой чуточку, Лаврентьич!..

Он приволок пучок свежих лозин, и меня, обнажив, секли попеременно отец и хозяин. Били с хрипом, чмоканьем, сопя и задыхаясь, избороздив все тело мое -- от лопаток до колен -- кровавыми рубцами.

VI

Глаз у жеребца не вытек, а поджил, потому что Пахом так его ударил, что ядро осталось невредимым и разбухли только веки.

– - Стал проглядывать чуть-чуть, слеза только шибка,-- сказал Василий, отворяя нам с хозяином ворота, когда мы в полдень возвратились из Осташкова.

Шавров прошел в стайку, осмотрел Красавчика, перекрестился с радости, потом позвал Пахома, поправлявшего за домом изгородь, и наискось, через все лицо, посадил ему кнутом рубец. От неожиданности и боли Пахом взвизгнул. Шавров стегнул его вторично.

– - Я тебя, Пахомушка, перекрестил, -- сказал хозяин тихо, улыбаясь побледневшими губами...
– - На суде-то с тебя черта ли возьмешь... одна канитель... Да и время теперь не судебное...
– - Шавров поперхнулся.
– - По закону тебе тоже следовало бы глаз залить, ну да что ж... маненечко прощается: глаз в работе нужен.

Ошалелый Пахом молчал, вытирая рукавом окровавленный рот.

– - Ты его золой присыпь, -- посоветовал Василий, наклоняясь к работнику, -- от золы твердеет.

Слова его облили кипятком Пахома.

– - Ты за что же?
– - неуклюже поднявшись, шагнул он вперед.

– - За Красавчика, -- сказал Шавров.

– - Нет, ты это за что ж?
– - повторил работник.

– - За увечье, вот за что, чего ты лупишься? Пугаешь?

– - Ты за что же, кровопивца?
– - гаркнул Пахом в третий раз, бросаясь со сжатыми кулаками на хозяина.

– - Погоди, братуха!..
– - Шавров отступил на шаг, прикрыл глаза, будто от солнца, и неожиданно ударил Пахома под скулы.

Работник грохнулся навзничь, растопырив руки.

– - Еще хочешь, али будя?
– - спросил Созонт Максимович.

Пахом бессмысленно таращил бельмами и царапал грязными ногами землю.

– - Собирайтесь с лошадьми в ночное, -- кинул нам с Василием хозяин.
– - А этот пусть прочухается.

Шавров брезгливо ткнул носком в плечо лежащего работника и отвернулся, но Пахом неожиданно вскочил на ноги и впился ему в кудрявые волосы.

– - Все еще копаешься?
– - совсем уже тихо прошептал Шавров, ловко вывертываясь и оставляя в Пахомовых пальцах золотистый клок волос. Наотмашь он ударил его по переносью. Оскалив зубы, Пахом опрокинулся и заревел на всю деревню:

– - Кар-раул!.. Убил!.. За что, злодей?.. Родные, Ванек ведь это, я присягу приму!..

– - Врешь, стервец: мальчишка землю ел... Я его заставлял. Присяга твоя выйдет ложная...

На крыльце стояли бабы. В ворота просовывались любопытные.

– - Что налезли? Кой ляд не видали?
– - закричал на них хозяин, беря в руки крепкий тяж, и, скривив губы, нехотя побрел в завозню.

– - Завтра тебя рассчитаю, -- обернулся он к Пахому.-- Неси тебя черти, куда хочешь; нам таких не надобно...

На некоторое время жизнь потекла мирно, по-хорошему, и Петя даже хвалился матери, пришедшей навестить его:

– - Теперь мы, маменька, бояре без Пахомки-то...

Но в воскресенье, когда девки развивают венки, нашему блаженству пришел неожиданный конец.

Вдребезги пьяный Пахом, снова появившийся после двухнедельного бродяжничанья в Мокрых Выселках, ходил по деревне из двора во двор, отыскивая меня.

– - На что он тебе понадобился?
– - спрашивали мужики.

– - На что? Хочу зарезать!
– - кричал работник, грозясь ножом-складнем.
– - Душа моя не терпит гадов, понимаете, на что?

Перепуганная бабушка затворила нас с Петрушей в погреб.

Утром Пахом ползал в ногах у Шаврова, целовал иконы в знак того, что пакостить не будет, и по-разному юлил, как бес перед заутреней, но ушел хозяин в лавку, и работник, обнаглев, щипал Любку, подмигивал Васе Батюшке и ржал, как жеребец. Меня величал похабными словами. Петю -- тоже.

– - Давай, Ваня, с ним не разговаривать, -- шепнул мне мальчик, отводя в сторону, -- нам легче будет...