масштаба огромного. Мало того, Ульянов добился для учителя

человеческого жилья на селе, права на отдых, на больничную помощь от

земства. Заключив все это в скупую строчку: "Нельзя не признать, что в

течение десятилетия все-таки достаточно сделано для улучшения быта

учителей", Илья Николаевич тут же, зная, что отчет будут читать не

только в округе, но и в министерстве, выдвигает перед правительством и

общественными учреждениями целую серию новых настоятельных просьб.

Симбирский директор обеспокоен тем, что, как он пишет, "положение

народного учителя ничем не обеспечено в будущем: не щадя сил, ни

здоровья при исполнении своих нелегких обязанностей, он к концу своей

нередко 30-летней службы остается без всяких средств". Следует

учредить пенсии, и Илья Николаевич подсказывает ведомству, что

обеспечить престарелых учителей можно без дополнительных источников

средств, всего лишь путем упорядочения денежного земского хозяйства.

Проект кладется под сукно, Симбирская губернская земская управа

замышляет для своих служащих эмеритальную кассу; Илья Николаевич уже

тут как тут со списком учителей. Эмеритальная касса - это, в сущности,

копилка на черный день: средства кассы образуются из отчислений от

жалованья ее участников. Умрет человек на службе или вынужден по

нездоровью выйти в отставку - касса выручает: накопленные деньги

выдает в виде единовременного пособия семейству.

"К сожалению, - замечает Илья Николаевич, - проект этот пока не

приведен к исполнению". Сын или дочь из семейства учителя, окончив

местную школу, порой стремится продолжить образование. Но учитель, по

наблюдениям Ульянова, "крайне затруднен" в этом.

И снова и снова Илья Николаевич взывает к министрам и земским

деятелям...

– Машенька, - вдруг спохватился Илья Николаевич, - ты не устала?

– Кажется, Илюша, лампа устала.

В самом деле, свет в кабинете заметно сник, керосин в лампе

выгорел.

– Знаешь, о чем я подумал? - сказал Илья Николаевич, зажигая

свечу. - Луке-то Лукичу так и не довелось пожить на настоящем

учительском жалованье...

Мария Александровна прервала мужа, сказала строго:

– Но не расстраивайся, пожалуйста. Я знаю, чего тебе стоило

пережить эту страшную весть...

Илья Николаевич опустил голову:

– Дело рук фон Гольца...

Будучи в Петербурге лейб-гусаром, фон Гольц, как выяснилось,

знавался с "голубыми мундирами" (то есть жандармами). Обосновавшись

помещиком, он не изменил своим симпатиям и в охотничьем азарте гонялся

вместе с жандармами за политическими. Напав на след нечаевца Луки

Лукича и обнаружив, что это один из любимых учителей ненавистного

Ульянова, лейб-гусар возликовал вдвойне: и как удачливый охотник, и

как супруг, делающий жене приятное для нее и оригинальное

преподношение. В ее небесной голубизны глазах блеснули огоньки

торжества: этот Ульянов будет знать, как соваться не в свое дело!

Конец лета 1884-го. Всей семьей Ульяновы возвратились из

Кокушкина.

Отдохнувший, в отличном расположении духа Илья Николаевич пришел

в свою директорскую канцелярию.

Первое, что он увидел на столе, была бумага, озаглавленная:

"Правила о церковно-приходских школах".

– Так-с...
– процедил он с огорчением.
– Дожили, значит!

Церковно-приходские школы, не новинка. В Симбирске было две да

шесть в губернии. Но вот на столе у Ильи Николаевича бумага из

Петербурга.

Комитет министров, рассмотрев школьные дела, "мнением положил",

что "духовно-нравственное развитие народа не может быть достигнуто без

предоставления духовенству преобладающего участия в заведовании

народными школами".

А вот и "Правила", в коих это мнение претворено.

"Ну что ж, - подумал Илья Николаевич философски, - умы

человеческие в мнениях разошлись, но дело ведь решает жизнь, фактор

объективный!"

Донесение из Сызрани... Илья Николаевич вспомнил с теплым

чувством: там воплотилась его идея об учительских съездах. Нынешний