Возвращаясь домой, Остап подумал: «Наверное, этот молочник и был украден на этой самой выставке в Москве. И когда? Да какая тебе разница, Ося, когда? Ясно, в годы лихолетья. В гражданскую или уже после нее. Украден, ну и что? Молочник у тебя, а другие ценности Фаберже не досягаемые для тебя».

Поведав своим компаньонам об узнанном, Бендер сказал:

– Все, камрады, другую ценность царского ювелира достать невозможно. Надо продумать, как реализовать его творение, которое в наших руках.

– Если бы аукцион, командор, – мечтательно протянул Балаганов.

– Да, Шура, аукцион, но не советский.

0 И все же, почему не здесь? – допытывался эксперт-археолог.

– Вы что? Забыли о ГПУ, товарищ Балаганов?

– Да, братец Шура, нельзя, нас сразу… как это у них водится…

– Да и если бы можно было бы, разве дадут цену, как на западе, камрады? Нет, не стоит ломать копья о невыполнимом.

– Так что нам с ним делать, командор?

– Вот я и задаю вопрос себе, мои единомышленники, и вам что делать?

– Может отдать его гэпэушникам? – громко рассмеялся бывший уполномоченный по рогам и копытам, а сейчас и бортмеханик, и эксперт по археологии, и концессионер открыточного производства, и хороший преданный друг Остапа Бендера.

– Ну и сказал, ну и сказал ты, братец Шура, – усмехнулся Козлевич, – отдать гэпэушникам!

Бендер молчал, слушая своих подопечных.

– Нет! Я что?! Я в шутку, если по справедливости, – затоптался на месте Балаганов. – Я так…

– Да, рыжик, я так и понимаю, – кивнул ему Остап.

– И я, если так, – погладил усы Козлевич, одной рукой слева, другой – справа.

– Знаете, командор, а что если нам молочник предложить немцам, если они объявятся?

– Надо подумать, товарищ эксперт, подумать, чтобы этот показ им не дошел до ГПУ, друзья-товарищи.

– Не дай, Бог, – замотал головой Шура.

– Все может статься, Остап Ибрагимович…

– Да. Продадим, скажем за крупную сумму. Не за миллион рублей конечно, но за тысяч сто, попробовать можно… Но тут другое, мои соратники-советчики. Скажем, продали, а немцев на границе и застопорят с нашим молочником. Где взяли? У кого купили? И к нам, – заходил по комнате Остап.

– Ой, ой, командор! – тряхнул кудрями Балаганов.

– Вот тогда нам и будет ой, ой, Остап Ибрагимович, – тяжело вздохнул Адам Казимирович.

– Вот и я опасаюсь этого, друзья. Но предложить можно, узнать их интерес, их оценку, а с продажей повременить.

– Верно, Остап Ибрагимович, узнать, а с продажей повременить.

– Это так, командор, узнать и повременить…

В дверь постучал кто-то и последовал женский голос:

– Предметы археологии покупаете?

Балаганов открыл дверь, говоря:

– Да, да, покупаем, заходите, пожалуйста.

В комнату вошла женщина в клетчатой косынке, обтягивающей волосы, выбивающиеся прядями на лоб.

– Проходите, проходите, уважаемая, садитесь, пожалуйста, – предложил Остап и выдвинул стул у стола.

– Хочу предложить вот что, – развернула сверток женщина.

Было ей лет под сорок, светлые ее глаза смотрели на Бендера с лукавинкой.

– Вот, смотрите, товарищи, в нашем разрушенном колодце нашла, начала чистить его, укреплять кирпичную кладку стен его, и вывалился брезентовый мешочек, – высыпала она на стол из увесистого мешочка кучу монет.

Все склонились над кучей почерневших и позеленевших от времени монет, разной величины, разной чеканки и разной неправильной окружности.

– Не золотые и не серебренные, как наши определили, старинные и все. Решила принести вам.

– Спасибо, спасибо, уважаемая, – разгребал монеты Остап. – Что скажете, эксперт?

– Да, командор, древние, наши царские, и других стран, как я понимаю, – рассматривал монеты Балаганов.

– Верно, не наши, иностранные, – согласился Козлевич, перебирая монеты лежащие кучей.

– Сколько можем заплатить, товарищ эксперт? – спросил Бендер.

– Мда… рубликов пятьдесят не больше.

– Согласна, чего там, все равно некуда деть их, монеты эти.

– Вот и ладно, оформите покупку, товарищ эксперт, – распорядился Остап.

Балаганов уже привычно дал женщине расписаться в книге учета, отсчитал ей денег и спросил:

– Вступать в наше общество археологов не желаете? Три рубля всего взнос.

– Нет, зачем мне это, товарищи, до свидания, – пошла она к выходу.