научным открытиям, советской литературе и, конечно же, советскому быту и

политическому положению в СССР. Здесь можно найти также отчеты о собранных и

посланных в СССР денежных суммах для помощи Кропоткинскому музею и

заключенным анархистам, научные и теоретические статьи московских анархистов -

А.А.Карелина, А.А.Солоновича, В.С.Худолея, И.В.Хархардина, А.С.Пастухова и многих

других, а с 1928 г.
– и полемику с парижским журналом “Дело труда”.

В этой газете, в двух декабрьских номерах за 1925 г. была напечатана статья

А.М.Атабекяна, посвященная разбору книги Н.К.Лебедева о Кропоткине, которая, как

31

было отмечено в подзаголовке, была прочитана автором в качестве доклада в марте 1925

г. в заседании Анархической секции Кропоткинского Комитета.

Сравнивая книгу<18> с отзывом о ней, можно видеть, что Атабекян обрушился на ее

автора с грубой и несправедливой критикой и столь же непристойными личными

выпадами. Сам факт выхода книги о Кропоткине в это трудное время можно посчитать

явлением исключительным. Поскольку же издавать ее пришлось в Государственном

издательстве, вполне естественно, что книге было предпослано соответствующее

редакционное предисловие, утверждавшее “спорность” многих взглядов Кропоткина,

“утопичность” его идей и т.п. По той же причине в биографии Кропоткина, ученого и

общественного деятеля, Лебедев не мог (да и не должен был) уделять анархизму столь

большое место, как того желал Атабекян, перечеркивавший все заслуги Кропоткина в

науке и полагавший, что с этой стороны автор представляет Кропоткина “в предвзято-

преувеличенном, тем самым искаженном и, следовательно, в смешном виде”.

Поскольку в книге из 88 страниц 26 были посвящены геологии и географии, рецензент

заявлял, что автор “задался сознательной целью затемнить, стушевать, насколько

возможно, анархическую сущность всей жизни Петра Алексеевича, не имея возможности

совершенно обойти ее молчанием”, а потому призывал книгу “причислить к разряду

халтурной литературы”. Цитируя Лебедева, он с возмущением спрашивал: “Миллионы

трудящихся “относятся к нему (т.е. Кропоткину.
– А.Н.) с глубоким уважением”, но что

они поднимаются на эшафот, идут на каторгу, в тюрьму, ссылку и изгнание - об этих

“мелочах”, о международной борьбе, вдохновленной Кропоткиным, за раскрепощение

человечества от ига капитала и власти, не стоит даже упомянуть?”, а протестуя против

подчеркивания “гуманизма” Кропоткина требовал “говорить во весь голос” о его призывах

“к террору” и к “бодрой революционности”<19>.

Естественно, мимо такого вызывающего выступления ни С.Г.Кропоткина, ни

Исполнительное Бюро и дирекция Музея пройти не могли. Атабекян бросал вызов им

всем, ополчаясь как против личностей, так и против идей, которые вдова революционера

считала обязанной проводить в работе Комитета и музея. Именно тогда - до 11.03.25 г.
– и

должно было произойти между ними объяснение, после чего Атабекян послал свое

ультимативное и грубое письмо, в котором оказывался видеть в Кропоткине ученого и

требовал отдать музей анархистам.

За словами о Кропоткине стоял вопрос о судьбе самой анархистской идеи, связываемой

в те годы с лозунгом “третьей революции”, которая могла бы скинуть диктатуру

большевиков, создавших в России обстановку “много хуже, чем при самодержавии”, как

говорила в своих выступлениях за границей А.П.Кропоткина, дочь революционера. О

необходимости “третьей революции” думали и говорили тогда все - анархисты, эсеры,

меньшевики, старые политкаторжане, однако - по-разному. В этом плане чрезвычайно

показательно появление в газете “Рассвет”, именно в марте 1925 г., письма В.Н.Фигнер,

написанного, как свидетельствует дата, в самый разгар конфликта Комитета с Атабекяном

и его сподвижниками. Если учесть, что Фигнер была не сторонним зрителем, а

председательницей Комитета, то это ее письмо (как и его публикация в зарубежной

печати, т.е. минуя коммунистическую цензуру) можно считать изложением взгляда

руководства Музея на проблему, из-за которой и разгорелся весь конфликт. Мужественная