г. опубликовано письмо к нему Кропоткина от 02.05.20 г., в котором последний объясняет

свое состояние и причины, побудившие его взяться за труд, до сих пор вызывающий

удивление своей кажущейся неуместностью:

“…Я взялся за Этику, потому что считаю эту работу безусловно необходимой. Я знаю,

что не книги создают направления, а наоборот. Но я знаю также, что для выработки

направлений необходима поддержка книг, выражающих основные мысли в обширно

разработанной форме. И чтобы положить начало нравственности, свободной от религии и

более высокой, чем религиозная, ждущая награды “на том свете”, - необходима помощь

хорошо разработанных книг. В такой разработке теперь, когда люди бьются между Ницше

и Кантом (в действительности, нравственность Канта была религиозная нравственность,

сколько она ни прикрывалась “философией”), т.е. между Ницше и христианством, -

надобность чувствуется неотложная. Замечательно (я узнал это недавно), что Бакунин,

29

когда, после поражения Коммуны, он удалился в Локарно, почувствовал точно так же эту

необходимость выработки новой Этики. Кто-нибудь непременно это сделает. Но надо

подготовить почву, и раз мой ум влечет меня и в этой области искать новых путей, надо

это сделать: хоть наметить пути…”<14>.

П.А.Кропоткин никогда не был “бунтовщиком”, каким хотел казаться. Он был

человеком восторженным, с гипертрофированным чувством справедливости, которое и

толкнуло его “в революцию”, как Н.А.Морозова и многих других молодых людей,

оказавшихся из-за этого навсегда потерянными для мировой науки и отечественной

культуры. Осознать это он смог, по-видимому, только в последние годы жизни, когда его

идеалы вдребезги разбились о действительность и перед неутомимым тружеником мысли

встал в очередной раз вопрос - что и для чего делать? Собственно говоря, это был третий

этап в эволюции самого Кропоткина, полностью отвечающий такому же этапу эволюции

самой анархической идеи, о чем было сказано выше. Сам Кропоткин не был

бунтовщиком, но он принимал бунт, как порыв к освобождению, и в юности видел для

себя неизбежность примкнуть к восставшим или застрелиться, если бы его послали их

усмирять. К счастью, этого не произошло<15>. И вся последующая деятельность

Кропоткина до возвращения в Россию из эмиграции проходила под знаком второго этапа

развития анархического мировоззрения - анализа “несправедливости” и “несвободы” с

установлением принципов “справедливости” в будущем, свободном от всякого насилия

обществе. Ради этого будущего, ради всеобщей гармонии и благоденствия он и допускал -

умозрительно - “одноразовое” насилие, полагая его чем-то вроде кратковременной

хирургической операции, о которой сразу же можно забыть.

Насколько легкомысленно (а на самом деле - всего лишь умозрительно) относился

Кропоткин к практическим вопросам установления анархического строя в молодости, за

несколько десятилетий до русской революции, свидетельствует разговор его с известным

народовольцем Л.А.Тихомировым, о чем последний вспоминал в одной из своих книг:

“- Допустим, что произойдет социальная революция, - спросил я Кропоткина.
– Что вы

сделаете?

– Мы употребим все усилия, чтобы народ брал все, что ему угодно, и чем больше, тем

лучше, и чтобы он не дал организоваться никакому правительству.

– Но Коммуна (т.е. Парижская Коммуна.
– А.Н.) не допустила грабежа?

– Это была роковая ошибка, погубившая дело. В следующий раз ее уже не повторят.

– Но бланкисты, которые такие же социалисты, не замедлят организовать

правительство. У них уже и теперь чуть ли не распределены все будущие

правительственные должности.

– Мы будем убивать бланкистов, - ответил с раздражением Кропоткин.
– Они вреднее

всяких буржуа.”<16>

Теперь, спустя десятилетия, когда все это с точностью воплотилось в русской

революции, Кропоткин должен был краснеть всякий раз, как ему кто-либо напоминал эти

слова.

Больше того, опыт прошедшей жизни показал ему губительность любого вооруженного