«мальчишеская наглость и мальчишеская огульность в оценках». «Бог с ним, что он появлялся

на съемках нетрезвым — на качестве материала это никогда не отражалось, но меня всегда

возмущало отсутствие у него тормозов». В конфликте Кончаловского и Рерберга на «Дяде Ване»

предчувствовалась настоящая драма противостояния Рерберга и Тарковского на «Сталкере».

На «Дяде Ване» Рерберг работал в дуэте с Евгением Гуслинским и очень критически

относился к тому, что делал режиссер. «Говно… Снимаем говно». «И это — из самых мягких

подобного рода высказываний. Меня они бесили», — замечает Кончаловский.

«Как-то мы ехали, он был крепко выпивши, а пьяного я его не любил — он терял всякую

способность сдерживаться, матерился, себя уж точно считал центром вселенной.

— Андрей, ну ты же понимаешь, что я гений, — сказал он.

Мне смертельно надоело это слушать. Я остановил машину… и сказал:

— Ну, ты, гений, вылезай отсюда к такой-то матери!

Гога опешил. Вылез. На следующий день я его отчислил с картины. Мы расстались.

«Дядю Ваню» доснимал один Гуслинский…»

Фильм «Дядя Ваня» побывал на кинофестивале в Сан-Себастьяне. Но без режиссера,

который из газет узнал о присуждении картине «Серебряной раковины». Жаловаться режиссеру

особенно было не на что. По его собственным словам, с начала 1970-х он «пошел шастать по

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

116

Европе», получая «недоступное и упоительное удовольствие».

В 1972 году он устроил показ «Дворянского гнезда» в Риме, пригласив Антониони,

Феллини, Лидзани, Пазолини, Лоллобриджиду. До конца просмотра остались все, кроме

Феллини и Карло Лидзани. Как раз тогда режиссер завязал приятельские отношения с Джиной

Лол-лобриджидой. Актриса подарила ему книгу своих фотографий, специально для него

напечатанную.

В Италии же началась дружба Кончаловского с замечательным сценаристом Уго Пирро,

автором «Следствия по делу гражданина вне всяких подозрений», который лет на двадцать был

старше режиссера.

Постоянные поездки за границу заставили Кончаловского серьезно изучать отечественное

законодательство — искал способы «пробить советскую систему». Оказался только один: уехать

как частному лицу на постоянное жительство, сохранив советское гражданство.

«Что за наслаждение, — восклицает в своих мемуарах режиссер, — быть «частным

лицом»!»

За время своих путешествий Кончаловский познакомился с Марком Шагалом, «великим

фотографом» Анри Картье-Брессоном, который и предложил Кончаловскому свести его с не

менее любимым Луисом Бунюэлем. Встреча подробно описана в «Низких истинах».

Кончаловский вспоминает, как возвращался из Парижа на машине, решив ехать в Москву

самым длинным путем — через Италию, Венецию. Вез кучу пластинок, ящик молодого вина…

«Провожала меня до самого советского лагеря одна очень милая голубоглазая, рыжая

женщина… У границы Югославии мы расстались, она уехала обратно. Я поехал на север через

Загреб, в Загребе пообедал, заночевал. Это был уже «свой город» — пьянство, неухоженные

отели. Потом был Будапешт, Венгрия, вся уже покрытая снегом. До советской границы я

добрался в самый последний день, когда еще действительной была моя виза, боялся, что меня

не впустят. Граница была уже закрыта, я ночевал в каптерке у русских пограничников, мы

засадили весь ящик вина. И какого вина! Нового божоле. Так я и не довез его до Москвы. Они

пили драгоценную рубиновую влагу и ругались: «Кислятина! Лучше бы водки дал!» Шел

густой снег. Возвращение в советскую зиму…

В Ужгороде меня ждала другая женщина, приехавшая провожать меня дальше».

Глава третья Там, за декорацией, или…

Я вдруг почувствовал перед собой не степу, а пространство. В него

сначала протиснулась рука, потом — голова и плечо, потом оказалось,

что в него можно войти…

Андрей Кончаловский, 1977 г.

1

«Женщины, — делится в своих мемуарах Кончаловский, — постоянно присутствовали в