истории» (2012) Кончаловский фактически пытается дать ответ на мучавший Шукшина вопрос:

«Старая деревня уходит, но куда она приходит?»

«Новейшая история России показывает, что перемещение огромных крестьянских масс в

города необязательно делает из них горожан и граждан, — это изменение места прописки, а не

ментальности, и, скорее всего, — даже усиление негативных черт той же крестьянской

ментальности… Город как скопление незнакомых в основном людей — анонимен.

Люмпенизация русского крестьянина, после революции массово бегущего из деревни в город,

наделяла этого крестьянина прежде незнакомой ему анонимностью: ведь в деревне все друг

друга знают — чужаков нет. Наполнение города массой людей, сознание которых не претерпело

формирования правосознания европейского векового горожанина, создавало для этих людей

незнакомую им прежде анонимность и легко превращало их в криминальный элемент, который

паразитировал на этой почве. Криминальность выражается необязательно в насилии над

людьми — это может быть просто использование крестьянской смекалки для нарушения того

или иного правила (помните, вечные потравы в барских лесах и лугах?), несоблюдения закона,

легкой наживы за счет незнакомого соседа или анонимного государства (знаменитая халява!), —

в любом случае это действие, которое не мог себе позволить право осознающий европейский

горожанин. Не это ли является объяснением, почему Россия, будучи в своей массе крестьянской

страной, не проявляла своего криминального сознания, пока жила по деревням? В деревне — в

отсутствие анонимности — всегда знали, кто «тать», кто вор, кто распутная вдова. Люмпен же

получил анонимность города. Если бы западный психолог мог проникнуть в русскую голову, он

поразился бы мотивациям и действиям русского, легко идущего на нарушения любого рода, на

сотрудничество с криминалом ради выгоды или собственной безопасности. То, что для русского

человека кажется понятным и естественным, — с западной точки зрения характеризуется как

проявление криминального мышления. И это мышление в России свойственно ВСЕМ — от

лифтера до государственного мужа!»

Если брать за точку отсчета 1974 год, когда в советском кинематографе определился

упомянутый тип героя благодаря появлению картин Василия Шукшина и Андрея

Кончаловского, и отсюда следить его дальнейшее становление, то легко увидеть, что

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

131

катастрофичность и гибельность стали определяющими чертами сюжетного становления типа

— в уже значительно омоложенной ипостаси. Начало этому положила картина В. Пичула и М.

Хмелик «Маленькая Вера» (1988).

А в 2007 году вышел на экраны уже не раз помянутый здесь фильм Кончаловского

«Глянец». В нем нашел развитие женский вариант судьбы такого типа героя.

Замысел фильма начал оформляться, когда режиссер узнал о «бизнесе» Петра Листермана.

Листерман — владелец «эскорт-агентства», занимающийся организацией знакомств самых

богатых бизнесменов с молодыми девушками.

Затем размышления Кончаловского перешли в область превращений с «простым

советским человеком» крестьянской ментальности (homo soveticus).

Кто же такой homo soveticus в толковании автора «Глянца»?

«Это, по сути, русский человек, но им правит советская ментальность: «Дорваться!» У

человека западного, да и у российского человека дореволюционного такого желания не было:

потому что не было такого отсутствия всяких возможностей, какое было при советской власти…

Свобода ведь тоже создает проблему — проблему выбора. «Глянец» в определенном смысле —

картина распада. Это декаданс в варварском государстве. Это даже не римская империя, это или

«до», или «после». Я задумал комедию, а получилась черная сатира. Вроде сначала смешно, а

потом страшно…»

В центре картины молодая женщина Галя, живущая в российской глубинке, где-то под

Ростовом-на-Дону. Отец-пьяница. Замордованная домашней работой, вечно злая мать. Галино

сомнительное изображение попадает на последнюю страницу «Комсомолки». Это подталкивает