Алексей Устюжанин — живут коллективистскими представлениями. Им незнакомо, а потому

пугающе чуждо понятие о жизни частной. Они жертвуют ею во имя установленного

государством общежитийного существования.

Застывший в сознании и социальной практике советских людей кодекс общинной жизни

подразумевает опору на «крепкую руку» верховного Отца. Так целая страна исторически

удерживается, образно говоря, в подростковом возрасте, не умея преодолеть свою детскую

безответственность и обрести гражданское самосознание. Вот о чем говорит режиссер в этих

двух своих последних советских лентах. Поставленные рядом (но в таком порядке: вначале

«Сибириада», а за ней «Романс»), они дают художественно проинтерпретированную советскую

историю страны вплоть до завершения брежневских 1970-х.

Возвращаясь к советскому сюжету уже в нулевые годы нового века, режиссер говорит о

желании поставить фильм о рабочем классе периода правления Л.И. Брежнева. И как

продолжение, и одновременно как завершение темы его воображение волнует образ картины о

крушении Советского Союза — «колоссальный, эпический фильм». «Крушение, приход новых

личностей… Желание подружиться с Западом в надежде, что разрушение гигантской и

неповоротливой системы принесет желанную демократию и экономический расцвет. Что могли

понимать люди, руководившие агрокультурными областями? Как интересно, что сейчас

Горбачев — звезда международного масштаба, но я никогда не слышал от него что-нибудь

имеющее серьезный смысл. Мне даже кажется, что Горбачев — трагическая фигура, ибо,

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

45

столкнув с мертвой точки государство под гору, он уже не в состоянии был остановить это

смертельное движение. История вершилась мимо него! В общем, это может быть потрясающий

и трагический фильм».

В «Сибириаде» впервые у Кончаловского отец появится как Призрак. В нем растворится

образ кровного родителя Алексея Устюжанина, будто поглощенного потусторонним «отцом

народов». Темой Призрака увяжется с «Сибириадой» лента, созданная уже тогда, когда

режиссер покинет Страну детей. Это будет фильм «Стыдливые люди» («Shy people», 1987). А

еще позднее определенным и узнаваемым видение Сталина явится в воспаленном воображении

героя «Ближнего круга» (1992) кремлевского киномеханика Ивана Саньшина.

…Вот еще одно из немногих пробудившихся в зрелом возрасте детских впечатлений

Андрея: звонок из Кремля, случившийся в 1943 году.

Отец в это время был в ванной, а маленький сынишка катался по квартире на

трехколесном велосипеде. Узнав, откуда звонят, Михалков-старший вышел абсолютно голый,

весь в пене и направился к телефону. «Голого отца, расхаживающего по квартире, я никогда не

видел: это меня поразило — наверное, поэтому и запомнилось. Он стоял около тумбочки, под

ним от сползающей пены растекалась лужа…»

Отец и сам выглядел в эту минуту, наверное, как послушный сын, готовый немедленно

откликнуться на зов всемогущего «Родителя».

Сергея Владимировича вызывали. Вероятно, по делам Гимна. И он дал команду быстро

собираться. Мать принялась гладить рубашку, чистить гимнастерку. Малолетнему Андрону

была поручена чистка сапог. «Как сейчас, вижу себя сидящим на полу и намазывающим их

ваксой — сверху донизу, включая подошвы. Старался изо всех сил. Так старался, что заработал

подзатыльник. Других новых сапог у отца не было, на высокие государственные этажи (т. е.

в Кремль. —В.Ф.) пришлось ехать в старых…»

Подзатыльник на почве отцовской государственной службы; сам отец, спешащий на прием

к Хозяину; наконец, сапоги как символ и отцовской, и государственной власти — все так или

иначе отзовется в творчестве Кончаловского. Будет образно обыграно уже в постсоветское

время в его театральных опытах, например.

А властно влекущая гипнотическая сила самого Сталина станет лейтмотивом «Ближнего

круга».

Журналисты интересовались у Сергея Владимировича, советовался ли с ним сын, когда