Главным фактором, разрушающим отношения, признается неудовлетворенность потребности в защите Я вследствие фрустрации потребностей Я в любви, уважении, в ощущении собственной значимости и достоинства. Проблема в том, что в глазах каждого из партнеров собственное Я выглядит значительно привлекательнее, чем Я другого. Иллюстрацией может служить анализ литературных произведений о любви, показавший, что видение семейной жизни зависит от пола автора. У авторов-мужчин стереотипный образ мужа – яркая, оригинальная, творческая личность; жены – скромная, заботливая подруга, не блещущая способностями, не способная разделить высокие интересы и занятия мужа (если же живет его интересами, то лишь в роли помощницы, секретаря). У авторов-женщин образ жены эмансипированный, более яркий и творческий, чем образ ее заурядного, самоуспокоенного и самодовольного мужа; брак обычно неудачен и заканчивается разводом [Цит. по: 16].

В контексте дискурса о любви необходимо рассмотреть представления о материнской любви, тем более что ряд психологов оценивает ее и как вид отношений между женщиной и мужчиной. Идеи З. Фрейда, Д. Винникотта, Д. Пайнз об особой роли матери, симбиозе с ней, бессознательном стремлении к всемогущей любящей фигуре разрабатывались в психоаналитической парадигме. В этом же русле представлена и мысль о первой любовной объектной идентификации ребенка с активностью матери (Ж. Шассге-Смиржель).

С позиций self-психологии всякая любовь – это прежде всего любовь к самому себе (идеализация себя через «зеркальный перенос»), а через нее – перенесение (перемещение) или вторичное вложение (вклад) любви на другой объект и тем самым расширение границ самости, развитие ее в другом объекте. Задолго до этой формулы романтическая трактовка любви матери была представлена русским философом М.О. Гершензоном (Тройственный образ совершенства, 1918): любимый ребенок – зеркальная поверхность, в которой мать видит отраженной себя, а живущий в ней образ ребенка – отражение ее собственного лика. Но в магическом зеркале любви реально живы оба – мать и ребенок; и оба – зеркальный образ и глядящийся лик – точно воспроизводят всякие изменения друг друга. Быть любимым важно потому, что каждое общение утверждает лишь какой-то признак тебя, но ты – живой и цельный, и существовать в своей целостности можно только будучи любимым, «ибо, как обручи бочку, так человека изнутри скрепляет ощущаемый образ совершенства». В то же время быть любимым – значит уцелеть, не больше; а любящий не только осознает себя личностью, но и воплощает себя в любимом, все глубже познавая благодаря этому самого себя.

К.-С. Льюис определяет материнскую любовь как любовь-дар, дарующую с целью стать ненужной любящему – довести ребенка до той черты, после которой он в этом даре нуждаться не будет [22]. «Я больше им не нужна», – признание хорошо выполненного дела матери. Любовь-дар прекрасна, и ее легко принять за безусловную ценность, на которую она права не имеет: материнская любовь-дар хочет ребенку добра, только – своего, исключительно от матери исходящего. И очень часто, чтобы в ней нуждались, мать выдумывает несуществующие нужды или отучает ребенка от самостоятельности. Совесть матери при этом чиста; считая, что любовь ее – дар, она делает вывод, что эгоизма в ней нет.

Самки получают от своих детей удовлетворение властолюбия, чувство ответственности, это своего рода занятие, что-то очень понятное и доступное, располагающее к незатейливой беседе, – все это вместе взятое и есть материнская любовь, которую можно сравнить с любовью художника к своему творению.

Тот, кто чрезмерно любит детей, любит их в ущерб всем остальным. А. Камю в эссе «Миф о Сизифе. Эссе об абсурде» утверждает, что те, кого большая любовь лишила личной жизни, возможно, и обогащаются сами, но наверняка обедняют жизнь своих избранников [17]. Мать или страстно любящая женщина по необходимости черствы сердцем, поскольку отвернулись от мира, который поглотило одно чувство, одно лицо.

О том, что в материнской любви не может быть полной взаимности и жизненного общения, писал и В.С. Соловьев [41]. Мать и ребенок принадлежат к разным поколениям, и для детей жизнь – в будущем с новыми, самостоятельными интересами и задачами, среди которых родители, – лишь бледные тени. Поэтому родители не могут быть для детей целью жизни в том смысле, в каком дети бывают для родителей. Мать, вкладывающая душу в детей, жертвует своим эгоизмом, но вместе с тем она теряет и индивидуальность, а в детях любовь матери поддерживает индивидуальность, сохраняя и даже усиливая эгоизм. В материнской любви нет признания безусловного значения за ребенком, признания его истинной индивидуальности, ибо для матери он именно только ее детище.

Итак, сущность и характеристики любви неоднозначны, поэтому не следует ни творить из нее кумира, ни разоблачать ее.

1.2. ПРИВЯЗАННОСТЬ

На протяжении весьма продолжительного периода времени человечество не знало более страшного чувства, чем самоощущение. Быть одному, иметь свои личные ощущения, ни повиноваться, ни господствовать, представлять собою индивидуум – тогда это не считалось удовольствием, а было суровым наказанием; «быть индивидуумом» – звучало как страшный приговор.

Все то, что причиняло вред стаду, независимо от того, случилось ли это по воле отдельно взятого человека или нет, вызывало у этого отдельного человека угрызения совести – равно как и у его соседа и даже у всего стада!

Привязанность как самую смиренную, неразумную и распространенную любовь, меньше всего отличающую нас от животных, определяет К.-С. Льюис. Насколько много и противоречиво написано о любви, настолько редки и неопределенны, несмотря на наличие «своей» теории (см. ниже), суждения о привязанности. Ее первоначальной формой является любовь между детьми и родителями, и редкость счастливых семей объясняется не столько тем, что родные не любят друг друга, сколько тем, что свойства привязанности могут порождать и добро и зло и даже разрушить жизнь.