— Про мою радость в газете написано. Прочтите. Там отчеркнуто, что надо.

Продолжая улыбаться, женщина протягивает Семену сложенный вчетверо газетный лист.

Проводник читает про себя отчеркнутую синим карандашом заметку, и постепенно скучливая хмурь сходит с его сурового, скуластого лица.

Улыбаясь, он смотрит на сияющее лицо женщины и говорит:

— Отстроились, значит?

— Отстроились! Пятьдесят две избы стоят. Новехонькие! А ведь когда вернулись из лесу, одна зола была. Кое-где только печные трубы торчали. Все немец пожег!

Что-то вспомнив, женщина смеется мелким, счастливым смехом.

— Мою землянку последнюю рушили. Что было! Председатель наш, Степан Лукич, ломом ворочает, а сам вприпляс!.. А Ванька Кутасов, инвалид, на баяне жару поддает. Ну а бабы — те, конечно, ревут от радости!

— Почему же тебя последнюю переселяли?

— Вы не думайте, я хорошо работала в поле. Так уж вышло. Надо же кому-нибудь и последней быть. Да я не обижаюсь. Избу мне хорошую поставили. Район помогал, а колхоз строил.

— Детишки небось рады?

— И не говорите! Так и скачут с печки на пол да с полу на печку. Как зайцы. Отвыкли за это время от деревянного пола, радуются теперь. Вот на новоселье спешу. Я сюда за припасами ездила. Подвезите, сделайте милость. Я бы три билета взяла, да ведь не продают на ваш поезд!

Бьет второй звонок.

Быстро оглядевшись по сторонам, не следит ли главный, Семен Игнатов бросает шепотом:

— Ну, полезай скорей, новоселка!

Он берет у женщины ее мешок и помогает ей взобраться на высокие ступеньки.

В вагоне тепло и уютно. Утомленные дорогой и непогодой, бушующей за вагонными окнами, пассажиры дремлют на лавках.

Женщина робко садится на краешек скамейки.

Лежащий на скамейке пожилой мужчина просыпается, садится, недовольно смотрит на новую пассажирку и желчно заявляет:

— Послушайте, это все-таки плацкартный, купированный вагон. У вас есть билет?

— Нету у меня билета, гражданин, — вздыхает женщина.

— Как же вы едете без билета? На каком основании?

— На основании радости моей. Вот… прочтите, гражданин.

Теперь заметку, очерченную синим карандашом, читает желчный пассажир. И с ним происходит то же самое, что несколько минут назад произошло с проводником Семеном Игнатовичем: он тоже расплывается в широкой улыбке.

— Значит, восстановили все-таки свою Кочетовку?

— Восстановили! Пятьдесят две избы! Новехонькие!

— И у вас теперь хорошая изба?

— Хорошая. Лучше прежней!

— Вот видите, как хорошо! Да что вы сидите, как птичка на ветке? Садитесь поудобнее.

Проходит проводник Семен Игнатов, разговор становится общим, и скоро весь вагон узнает, что в третьем купе едет колхозница, которую третьего дня переселили из землянки в новую избу. Всем хочется на нее посмотреть, и — к ужасу Семена Игнатова — в купе, где едет этот не совсем обычный железнодорожный заяц, набивается тьма людей. Дорожной скуки как не бывало. Радость, которую несет в своей душе женщина из Кочетовки, становится общей — шумной, говорливой и бестолковой. Раздаются смех, шутки. Румяный чубатый лейтенант заявляет, что он воевал в этих местах и, возможно, освобождал Кочетовку. Семен приносит огромный закопченный казенный чайник, кто-то заваривает чай. Безбилетную пассажирку наперебой угощают пирогами, холодной курицей, солеными огурцами. Женщина развязывает свой мешок и тоже достает кольцо твердой, как камень, колбасы.

— Кушайте, пожалуйста! — говорит она, обращаясь к веселым пассажирам. — Кушайте за нашу радость!

— Граждане пассажиры! — просит Семен Игнатов. — Вы только потише чаевничайте. А то придет начальник, тогда будет мне горе за эту радость!

Потом чубатый лейтенант приносит из своего купе гитару и поет «Землянку»:

выводит он ладным тенорком, —

В Звездино поезд приходит совсем затемно. Колхозницу из Кочетовки выходят провожать лейтенант и Семен Игнатов. В темноте все с той же ровной окаянной силой хлещет ноябрьский ледяной ливень.

— До деревни-то далеко до вашей? — спрашивает женщину проводник.

— Тридцать без малого.

— Доберешься?

Из мокрой студеной темноты женский голос отвечает:

— Доберусь! Спасибо вам за ласку вашу! Счастливого пути!

Лейтенант и проводник слышат, как женщина бодро хлюпает сапогами по лужам.

— Доберется! — говорит Семен Игнатов. — У нее теперь вроде как крылья за плечами. Да и помогут ей. У нас народ такой!

Поезд трогается. Лейтенант и проводник уходят в вагон.

Маленькая американская девочка из Сан-Франциско недавно сказала своей матери фразу, которую потом — на весь мир! — произнес с трибуны Варшавского конгресса сторонников мира один из делегатов конгресса.

Когда я думаю об этой смешной и страшной фразе, я понимаю, что американская девочка не могла произнести ее так просто, в порядке гениального озарения. Бедный ребенок был вынужден сказать эти простодушные и дикие слова. Его довели.