Отчаявшись, Вильгельм послал Фридриха в Гамбург, но снабдил его слишком малой суммой на расходы и такой «двусмысленной рекомендацией», что найти работу с ней не представлялось возможным: «Скажите, Михаил Петрович, взяли бы Вы для помощи в каком-нибудь деле, тридцатилетнего человека, о котором отец его отзывается двусмысленно, и которого он, после десяти лет, которые он был при нем, обязал послать в свет, собственными силами отыскивать пропитание?» В довершение всего родители отказались верить, что единственная причина, по которой он нынче сидел без дела в Гамбурге, заключалась в отсутствии у него денег на переезд куда бы то ни было еще. Поэтому они отказывались и выслать причитающиеся ему деньги и даже пытались сделать так, чтобы его выставили из гостиницы:

Это была еще одна больная мозоль Фридриха: то, что Погодин, очевидно, назвал «преступной страстью» к «чужой жене, с которой живу». Фридрих жил в одной гостинице с женщиной по имени МКЛ, с которой он до того в течение пяти лет виделся в Москве почти ежедневно и которая в то время намеревалась поступить в театральную труппу города Лейпцига. Это описание подходит Марии Карловне Леоновой (1818–1912), замужней певице, выступавшей в Большом театре в Москве с 1842 по 1847 год прежде чем оставить Москву «в силу семейных обстоятельств», как об этом деликатно выразился один автор, и начать выступать в Гамбурге и других немецких городах [430] . Понятно, что отец Фридриха, памятуя о браке собственных родителей, неодобрительно отнесся к связи сына с замужней актрисой. Подозрения, высказываемые родителями и Погодиным, выводили Фридриха из себя: «Никакой страсти, наиболее преступной в связи моей с МКЛ нет. <…> как больно мне видеть несправедливые преследования батюшки, Вы себе не можете представить» [431] .

Скандал в конце концов рассосался сам собой: Леонова осталась в Германии, а Фридрих отправился в Лондон, а затем в Москву, где вернулся к своим обязанностям отцовского помощника. Впрочем, в его злоключениях невозможно не видеть предвестия будущих несчастий. Фридрих гораздо органичнее, чем его отец, вписывался в русское общество и потому не видел столь острой необходимости скромнее вести себя в повседневной жизни. Его, должно быть, также задевало и то обстоятельство, что он по-прежнему был всего лишь помощником своего пуритански настроенного, властного отца. Его письмо Погодину от 1847 года заставляет предполагать, что в ответ он потворствовал даже самым рискованным своим желаниям, таким как связь с Леоновой, и винил других, когда что-то шло не так. Похоже, эта модель поведения сыграла значительную роль в разрушении семейного достояния.

Все началось 16 января 1863 года, когда Фридрих обзавелся залогом по подрядам и поставкам и занял у купца Якова Фейгина акций на сумму 43 000 рублей серебром. Вернуть акции он обещал через год, под 5 процентов. Любая задержка с возвратом долга влекла за собой весьма весомую неустойку в 3000 рублей в месяц. В качестве залога Фридрих предоставил три подписанных, но не заполненных вексельных бланка, куда можно было вписать сумму до 43 000 рублей. Это было противозаконно, поскольку, по Уставу о векселях, «употребление вместо векселей просто бланков на вексельной бумаге воспрещается». В январе 1864 года срок займа истек, но, так как Фридрих акций не вернул, Фейгин заполнил векселя на сумму 42 500 рублей и потребовал уплаты долга. Фридрих отказался, Фейгин обратился в управу благочиния, и Фридриха арестовали среди ночи и забрали в тюрьму, где он и просидел до 1866 года [432] .

Вместо того чтобы признать свою вину, Фридрих обвинил Фейгина в подлоге, а суды в коррупции [433] . За помощью он, так же как и его отец, обращался к знакомым, связи с которыми Вильгельм налаживал десятилетиями. Сидя в заключении, пока полиция вела дознание по его обвинениям против Фейгина, Фридрих засыпал Погодина письмами. 6 мая 1865 года, досадуя на то, что полицейское расследование не подтвердило его обвинений против Фейгина, Фридрих жаловался, что дело его

Не мог бы «любезный Михаил Петрович» ходатайствовать перед министром внутренних дел Петром Александровичем Валуевым и князем Василием Андреевичем Долгоруковым, который за несколько недель до того занимал пост шефа жандармов и начальника Третьего отделения собственной Е.И.В. канцелярии? [434] Двумя днями позже, 8 мая, он писал, что «полиция с начала до конца принимает преступное участие в деле» [435] . 9 мая он умолял Погодина поговорить с генерал-губернатором, который «предупрежден против меня и полагает дело мое нечистым и кляузным» [436] . 13 мая Фридрих сетовал, что уже шестнадцать месяцев сидит под стражей безвинно; даже в отсталой Бухаре к людям относятся с большей справедливостью! [437] Сестра Фридриха Анна разделяла его убеждение, что помочь ему могут лишь высокопоставленные заступники, и горько плакалась Погодину, что помощи от них не дождаться. «Впрочем старая русская пословица говорит: сытый голодного не понимает. При таком правосудии чего ожидать? Ежели Бог не поможет то на людей кажется надежды мало» [438] . Вильгельм тем временем молил о заступничестве прусское министерство иностранных дел. Берлин, однако же, не желал быть замешанным в скандале и понуждал Фридриха отказаться от должности вице-консула; в конечном итоге 18 апреля 1866 года со своих консульских постов ушли и Вильгельм, и Фридрих [439] .

В поисках защиты Фридрих пытался прибегнуть и к объявлению банкротства. 27 июля 1865 года он писал Погодину, что намеревается просить губернское правление передать его имущество под конкурсное управление [440] . Ходатайство Фридриха было удовлетворено, и 10 фераля 1866 года губернские власти объявили Розенштрауха несостоятельным – по документам непонятно, имелся ли в виду один Фридрих или и Вильгельм тоже. Что до претензий Фейгина, конкурсное управление признало законным долгом лишь капитальную сумму, но не 75 000 рублей пени, набежавшие с момента истечения срока займа; Фейгин обжаловал это решение в судебной палате Московской губернии, но его апелляция была отклонена. Конкурсное управление пошло дальше: ввиду (в то время рассматривавшегося уголовным судом) утверждения Фридриха о том, что вексель был поддельным, 28 октября 1866 года оно признало вообще всю претензию Фейгина спорной и 19 мая 1867 года претензию Фейгина со счета долгов исключило. Фейгин обжаловал все эти решения вплоть до Сената – высочайшего в империи апелляционного суда, который постановил, что Фейгин пал жертвой неприемлемых судебных уловок: