вообще чуждый элемент.

– Первую группу мы должны поставить в лучшие условия

целиком за счет третьей группы, которую частично выселим как

чуждый элемент. А вторую группу попросим немножко

потесниться, то есть кое-где уплотним. Оглашаю списки!

Председатель перевернул лист, посмотрел на обороте, потом

отложил его и взял другой.

– Вот...

Останкин почувствовал то, что он обычно чувствовал во всех

тревожных случаях жизни: у него начали гореть щеки и уши, а

сердце билось так, что ему казалось, что сидящие близ него

слышат.

Если сидеть, не оглядываясь, то все увидят, что он боится.

Поэтому он делал вид, что спокойно рассматривает кого-то у

двери.

Председатель стал читать пролетарский список, и чем

дальше он его читал, тем сильнее билось сердце у Останкина:

ему пришла мысль, что его поместят в списки буржуазии...

320

И вдруг... что это? Он ослышался?.. Его фамилия была

прочтена в пролетарском списке.

Он едва удержал свое лицо от непроизвольных движений и

не знал, какое ему принять выражение. Он сидел, как первый

ученик после оглашения списка награжденных за отличные

успехи и поведение.

Далее прочтен был список интеллигенции. Раисы Петровны

в нем не было. Стали читать список буржуазии и чуждого

элемента. Она оказалась в нем.

– Из этого списка предполагается исключить двоих, как

чуждый рабочей среде элемент,– сказал председатель.– Первый:

Дмитрий Андреевич Штернберг. Живет неизвестно на какие

средства, а балы задает каждый день. Кто за исключение,

поднимите руки.

Вся пролетарская половина сразу подняла руки.

Интеллигенция и буржуазия сидели молча. Только кое-кто

поднял, но сейчас же опять опустил. Леонид Сергеевич остался

в тени. Никто не заметил, что он не поднял руки вместе с

пролетарской частью за исключение.

Он в это время оглядывался кругом, как будто

заинтересовался количеством поднятых рук, а сам просто забыл

поднять.

– Большинство за исключение!..

Тут поднялся возмущенный говор и крик многих голосов.

– Что же вы, уж с лица земли стираете?!

– Куда же им теперь деваться, в могилу живыми лезть?!

Председатель звонил в колокольчик. Его не слушали и

перебивали.

Какой-то полный господин, вероятно, сам Штернберг, с

покрасневшим лицом и в котелке на затылке, с толстой золотой

цепью на жилетке, подошел к столу президиума и кричал, что

это насилие, что он найдет управу, теперь не 19-й год.

– Гражданин, сядьте! Можете жаловаться куда угодно,–

кричал председатель, махая на господина листом бумаги со

списком.

Останкин в это время оглянулся на Раису Петровну. Она как

будто ждала его взгляда и возмущенно пожала плечами.

Он в ответ ей точно так же возмущенно пожал плечами и

покачал головой.

Но вдруг он почувствовал, что как будто скамейку выдернули

из-под него, и пол поплыл под его ногами влево, а печка поехала

321

вправо: председатель поставил на голосование вторую

фамилию: Докучаеву Раису Петровну.

Останкин почувствовал, что сейчас его выволокут на свежую

воду, когда вся пролетарская часть вокруг него поднимет руки, а

он, зачисленный в их группу и сидящий с ними – не поднимет. И

первое, что он услышит, будет вопрос председателя:

– Вы за кого и против кого? И кто вы такой?

Он боялся оглянуться назад, чтобы не видеть лица человека,

да еще близкого ему, которого выбрасывают, лишают права

жить. Помочь ей он все равно не сможет, даже если бы он стал

громко протестовать, что он, конечно, и сделает.

– Кто за исключение? Граждане, голосуйте все и держите

руки отчетливее. А то не разберешь ни черта, кто голосует, кто

не голосует.

Значительная часть пролетарской группы подняла руки, и так

как эта группа была больше, то голосов при подсчете оказалось

ровно половина.

Останкин сидел впереди всех и не поднимал руки, тогда как

все его соседи подняли.

Так как голоса разделились на равные две половины, то он с