взятого пути. Иначе мы не доедем. Веруете ли вы в нашу цель,

стремитесь ли к ней вместе с нами или вы только случайный

попутчик, едущий по своим надобностям?

Что он мог ответить на все это?

Он, собственно, мог ответить так:

– Я верю в вашу цель, но не верую в нее. Я не стремлюсь к

ней всеми силами души, как вы, но я не брошу вас на половине

дороги, как попутчик, едущий по своим надобностям, потому

что у меня своих надобностей нет. Вся моя беда в том, что я

могу существовать только при наличии вас или кого-нибудь

другого.

316

Он сидел и каждую минуту ждал, что начнется самое

страшное – проверка сидящих на колеснице, и его право измерят

великой мерой его абсолютной, а не относительной нужности.

Наедине с самим собою, когда никто не видит и не слышит,

можно быть честным. Останкин был честен настолько, чтобы

признать, что он злостный безбилетный пассажир.

И вся его удача в том, что большинство людей не мудры

настолько, чтобы мерить этой великой мерой. Они меряют

малой мерой. А при этом условии у каждого пассажира всегда

найдется какая-нибудь относительная ценность.

Благодаря этому он и цел сейчас.

А что, если начнут мерять великой мерой?..

Он все старался уловить, что нужно им. И потерял то, что

нужно ему. И стал благодаря этому производить то, что не

нужно никому. И потерял себя в человечестве, как целую

единицу.

И в одно прекрасное время на него посмотрят и скажут,

почему у этого пассажира лица нет? Посмотрите-ка, чем он

занят и что нам дает. Если это окажется ерунда, то на том

повороте пустите его кверху тормашками под откос...

X

Идя домой, Останкин вспомнил о собрании и ему пришла

испугавшая его мысль:

«Если на собрании будет и Раиса Петровна, то ему придется

сидеть с ней, все увидят, что он сидит рядом с женщиной

подозрительного происхождения, и когда человек с малиновыми

петличками пришлет запрос о нем, то про него напишут:

«Имеет определенное тяготение к буржуазии, а собственного

лица нет, анкеты какие-то путаные, так что затрудняемся

определить, за кого он и против кого».

Придя домой, Останкин лег на диван и стал думать о том,

что не всех же меряют великой мерой. Иные живут всю жизнь

спокойно, без всякого права на это. А у него теперь есть то, что

вполне компенсирует ему этот недостаток – любовь к этой

тонкой, прекрасной женщине, у которой он найдет ласки

любовницы и теплое участие матери. На это-то сокровище он

имеет право, как его не перевертывай.

Останкин пошел на собрание. В большом помещении

бывшего магазина были наставлены рядами деревянные

317

некрашеные скамейки, толклись жильцы в шубах и шапках,

дымили в коридоре папиросами.

На одной стороне, ближе к окнам, усаживались шляпки,

котелки торговцев и интеллигентов, в другой, ближе к дверям и

к столу президиума,– платочки, картузы, сапоги – пролетарская

часть.

Останкин всегда испытывал неудобство, попадая в такое

положение, когда ему нужно было на виду у всех выбирать

место, с кем сесть.

Если сесть с пролетарской частью, то интеллигенты

подумают: этот субъект подмазывается к пролетариату. Говорил

с нами, как свой, а садится с ними. Уж не доносчик ли?..

Если же сесть с интеллигенцией, то комендант,

приглашавший его, как своего, наверное, удивленно посмотрит

на него или скажет про себя: «Хорош пролетарский элемент,

нечего сказать. Надо будет посмотреть его анкету

повнимательнее...»

Раиса Петровна тоже пришла и сидела в своей собольей

горжетке и шляпке, подняв вуалетку на нос. Но Останкин сделал

вид, что не заметил ее.

А чтобы она не подумала, что он боится подойти, он, став в

дверях, обвел несколько раз взглядом всю комнату, как будто

определенно искал кого-то. Но каждый раз обходил взглядом

Раису Петровну, как бы не заметив. И видел, как она смотрела

на него с нетерпеливым выражением

легкой досады, что он водит около нее глазами и не видит ее.