Мы спускаемся со второго этажа и идем по двору к двери, которая ведет полуподвальное помещение. Именно там содержаться «военные преступники», то есть те, кто злостно нарушил требования уставов и приказы командиров. В тех же уставах четко оговорено кто из командиров и на сколько может лишить своих подчиненных свободы. И это, как ни странно, не является нарушением прав человека, конституции и других законов. Все законно!

Строгин, открывает железную дверь и пропускает меня внутрь. Я спускаюсь по ступенькам и сталкиваюсь с Юркой, который ждет своей смены.

– Что так долго? – возмущается он, поднимаясь по ступенькам.

– Все по времени! Даже на пять минут раньше! – не соглашаюсь я. Но он уже не слушает меня, быстро поднимаясь по ступенькам к воздуху и еде.

Я слышу, как закрывается за мной, скрипя, входная дверь и, мне кажется, что даже слышу лязг ключа. Теперь я один в полутемном помещении со стенами, одетыми в цементную шубу. Коридор с изгибами, разветвлениями, без окон, но со множеством тяжелых деревянных дверей. Они, как и положено в такого рода заведениях, имеют массивные металлические задвижки и небольшие оконца, закрывающиеся маленькими ставенками. В подвале стоит спертый очень неприятный, кислый и очень стойкий запах, я бы даже сказал грубее - вонь. Чтоб немного прогнать эту вонь, я, оставшись один, достаю сигарету и закуриваю. Дым сигареты здесь намного приятней местного воздуха. Но, однако, и он не может перебить его затхлость и кислоту.

Нынче пустующих камер намного больше занятых. Поэтому в коридоре тихо и спокойно. По оставшейся после связистов информации только в трех камерах закрыты невольники. Всего семь человек. В основном это «партизаны», их четверо, двое солдат-срочников из школы младших авиационных специалистов, сокращенно ШМАС, и один курсант нашего училища со второго курса. Я устанавливаю для себя маршрут движения по коридору и засекаю время. Спокойно и в тишине я ступаю по каменным плитам старинного дома. Говорят, в помещении гарнизонной гауптвахты до революции располагался городской морг. Странно, думаю я, а зачем в морге так много комнат, ведь в подвале добрый десяток камер, причем видно, что они здесь существовали с самого начала, то есть с момента строительства. Мысли мои переносятся в далекое прошлое и я пытаюсь представить, что на самом деле здесь могло быть. Здание капитальное, двухэтажное из известняка с красивыми завитками над окнами и дверными проемами. Высокие потолки на первом и втором этажах, даже в подвале высота потолка никак не ниже двух с половиной метров. Нет, скорее всего этот дом мог принадлежать какому-нибудь купцу и в подвале он хранил свой товар.

Я завершаю круг «почета» и смотрю на часы. Ровно пять минут. Мало. Это ж сколько мне накручивать кругов, пока меня сменят! Тем не менее я шагаю дальше, один, два, три круга. В какой-то момент, проходя мимо камеры под номером пять я слышу, что меня кто-то зовет. Подойдя ближе, я останавливаюсь.

– Парень … - шепчет кто-то за дверью с кавказским акцентом. – Летчик, ты тут?

Я молчу, нам не рекомендовано разговаривать с арестантами. Но голос не умолкает. Он канючит, зовет меня на разные лады и я, в конце концов, сдаюсь.

– Что ты хочешь? – строго спрашиваю я.

– Дорогой, я очень курить хочу! – с мольбою в голосе произносит арестант.

– Ладно, кури, - разрешаю я, уверенный, что никто к нам до окончания моего времени не спустится.

– У меня нет… Дай закурить, прошу тебя, как человека! – продолжает человек все таким же жалким голосом.

Я часто следую принципу: сказал «А», говори «В». Поэтому подхожу к камере и открываю окошко на дубовой двери. Оттуда на меня смотрит огромный азербайджанский нос, торчащий между двух грустных черных глаз. Я достаю из пачки сигарету и просовываю в окошко. Сигарету перехватывают с той стороны, и она исчезает, а потом вновь появляется в окошке, но теперь уже ее кончик чуть-чуть торчит.

– Прости, у меня нет спичек…

Я лезу в карман штанов и, достав коробок, зажигаю спичку, потом протягиваю ее огонек к кончику сигареты. Арестант жадно затягивается, прикуривая.

– Спасибо, родной… Хорошо, что летчики сегодня… а то эти связисты…честное слово…злые такие… я им в отцы гожусь! А они… – причитает мужчина.

Я не могу разглядеть полностью его лицо, во-первых, окошко очень маленькое, а он прислонился к нему, и я могу увидеть только толстые губы с сигаретой в них, часть массивного носа и один темный глаз. Во-вторых, в подвале не очень светло, лампочки тускло светят, их мало, и они не висят над каждой камерой. Тем не менее, я вижу, что та часть лица, которая виднеется в окошке и вправду принадлежит немолодому мужчине. Она изрядно заросла щетиной, половина которой седая. Кожа уже дряблая и морщинистая. Я легко могу поверить, что моему охраняемому далеко за сорок и он говорит правду.

– За что Вас? – спрашиваю я, закуривая и сам, знаете, как это бывает, когда твой собеседник курит, невольно составляешь ему компанию.

– Мы на сборах. Уже вот месяц скоро. Капитан наш говорит мне: Иди, принеси фрукты с рынка! Послушай, - говорю я ему, - какие фрукты?! Еще ничего не созрело! А он мне: Вы товарищ рядовой должны сказать «есть» и выполнить приказ. Как я могу выполнить приказ, который нельзя выполнить?! Ну, вот и получил трое суток.

– А сколько осталось? – спрашиваю я.

– А! Много! Еще десять! – я почти вижу, как азербайджанец обреченно и грустно машет рукой за дверью.

– Не понял, как это?

– Трое уже отсидел. Вот еще пять получил за неподчинение часовому, еще пять за «саботаж». Слушай, что за слово такое «саботаж»? Что это?

– Ну, это, когда человек сознательно не выполняет то, что должен выполнять, то, что ему приказывают… - пытаюсь я ему объяснить непонятные мне самому формулировки продления ареста.

– А! Это значит за то, что я не стал на работах копать яму… А почему я должен был ее копать? Ведь есть же экскаватор?! Он стоял рядом! А нам дали лопаты и говорят копай! Зачем? Почему? Мы что не люди?! Зачем тогда экскаватор… Еще материться…