склонял голову вправо, можно было догадаться, что он единственным глазом кого-то рассматривает.

Чай подносили сыновья. У самовара хлопотала маленькая девочка. Изредка Курширмат произносил

короткую фразу, сообщая нечто неожиданное:

– Меня вызывали англичане... Был разговор...

Он многозначительно умолкал. Многие знали, что Курширмата никто не вызывал, никто с ним не

беседовал. Шестидесятилетнего курбаши за глаза называли «храбрым дураком». Англичане сейчас уже

не польстятся на эту фигуру.

– Англичане - настоящие люди, - откликался муфтий. Ему не терпелось повернуть разговор в нужное

русло.

Возвращаясь от казахов, Махмуд-бек высказал мысль:

– Вот к чему приводит бездействие...

Муфтий покосился на своего секретаря:

– Вы правы, Махмуд-бек. Вы словно прочли мои мысли.

– Если даже богатырь Фузаил сидит сложа руки...

Махмуд-бек недоговорил. Этого достаточно. Муфтий заерзал в седле и стегнул коня. Он будто

заторопился к большим, решающим делам.

– Что, если выпустить Фузаила денька на два?
– Муфтий выжидающе смотрел на Махмуд-бека.

– Опасно. Время не подходящее. Граница хорошо охраняется.

– Фузаил, как ветер, ворвется в ближайший кишлак. Пусть напомнит, что воины ислама живы!

– Опасно, - повторил Махмуд-бек.
– Впрочем, вы правы.

Смелая мысль теперь целиком завладела муфтием.

На встрече у Курширмата деятельный муфтий решил высказать свое предложение. Смущало

присутствие Саида Мубошира. Первая ссора между Саидом и Садретдин-ханом произошла давно, еще в

бухарском медресе. Этим людям нельзя было жить в одном городе. Вечно боролись они за первенство.

Во всем: в учебе, в службе, в делах.

Саид Мубошир - поэт, писец и ко всему прочему - чиновник в высоком правительственном

учреждении. Связь с эмигрантами и дружба с местными властями давали ему, как он считал, право

решать вопросы, советовать и в конце концов встать во главе туркестанской эмиграции. Но вот появился

Садретдин-хан...

Пока что соперники обменивались вежливыми поклонами и улыбочками. Но Махмуд-бек чуял грозу:

две силы должны столкнуться.

Саид Мубошир - поджарый, подвижный человек. Эмигранты его побаивались. Он творил подлости,

словно стихи: вдохновенно, ловко, увлеченно.

С каждым он вел задушевную беседу, потом неожиданно сообщал новость, от которой человек

хватался за сердце. Мубоширу нравилось, когда люди бледнели. Он натравливал брата на брата, отца

на сына...

Махмуд-бек, сидя рядом с муфтием, с интересом наблюдал за этой редкостной фигурой. Мубошир

мог очень пригодиться в опасной игре. Наклонившись к старику, Махмуд-бек прошептал:

– Не стоит при Мубошире начинать разговор.

Фраза только подстегнула решимость муфтия. Он потерял контроль над собой.

– Мои уважаемые друзья, - начал Садретдин-хан, - тучи, сгустившиеся над нашей родиной, не уплывут

сами по себе. Они будут скрывать солнце веры. Нужен сильный ветер. Но буря, как известно, начинается

с легкого ветерка.

Он долго говорил о скорой буре. Цветистую речь эту не все хорошо понимали. Старый наманганский

купец Тохта-бек вертел морщинистой шеей, вытирал рукавом слезящиеся глаза, дышал со свистом.

Муфтию казалось, что какой-то мальчишка балуется, отвлекает внимание взрослых от серьезного

разговора. Тохта-бек втянул воздух и замер.

Выбравшись из потока пышных фраз, Садретдин-хан наконец предложил:

– Пусть Фузаил Максум с небольшим отрядом перейдет границу. Пусть хотя бы в двух-трех кишлаках

ощутят гнев воинов ислама. Там уже успокоились, погрязли в грехах...

– Пусть, - Курширмат кивнул.

42

И многие поддержали:

– Пусть...

Тохта-бек завертел головой. Ему объясняли решение уважаемого муфтия.

– Надо бить. Надо бить!
– свистнул он.

Когда наступила тишина, заговорил Саид Мубошир.

Его речь была рассудительна:

– Мне больше, чем кому-либо из присутствующих, известно о взаимоотношениях государств.

Муфтий еле сдерживал себя. Стремление этого чиновника к превосходству и сами слова Мубошира