достопочтенного Джумабая. Это курбаши Ислам. Он честно сражался за веру и нацию. Курбаши Ислам

сейчас живет в тишине и покое возле Фруктового базара. Я думаю, кто-нибудь поможет ему доехать

45

домой. Меня, к сожалению, ждут торговые дела.
– Он говорил о старом курбаши как об отсутствующем,

потому что Ислам был глух.

Все внимательно, напряженно вытянув шеи, выслушали речь преуспевающего человека.

– Дорогой Аскарали, - льстиво заговорил Садретдин-хан, - я надеюсь, Ислам-курбаши располагает

какими-то документами своего друга Джумабая?

– Да, уважаемый господин.

– Что у него есть?
– не выдержал Курширмат.

– Завещание.

– Как-кое завещание?
– заикаясь, спросил Рустам.

Аскарали нагнулся к Исламу-курбаши, сложил ладонь рупором и крикнул:

– Дайте бумагу Джумабая, - и показал на грудь старика.

Курбаши понимающе кивнул и вытащил поблекший платок. Руки у него дрожали.

– Вот оно, - сказал Аскарали и развернул тугую трубочку плотной, старой бумаги.

– Прочтите, сын мой. У вас молодые глаза.

Джумабай завещал все свои сбережения, земли, скот воинам ислама. А именно - отряду Ислама-

курбаши.

– Как?
– Рустам, нарушая правила приличия, вскочил.

Но Курширмат зло махнул рукой:

– Садись.

Фузаил Максум расстегнул кобуру маузера.

Только один Аскарали, казалось, не замечал, как напряжена обстановка. Выполняя просьбу

Садретдин-хана, он жертвовал своим драгоценным временем, но был учтив и вежлив.

– Сын мой, - снова обратился к нему муфтий, - познакомьтесь вон с той бумагой, сравните подписи.

Курширмат подал завещание Джумабая, представленное Рустамом.

– Н-да...
– протянул Аскарали.
– Здесь другая подпись. Кстати, дата весьма подозрительна. В ту пору

Джумабай уже был расстрелян большевиками. Впрочем, это можно уточнить. У Фруктового базара живут

еще несколько самаркандцев. - Аскарали с поклоном вернул бумаги муфтию. - Я рад, что молодые

друзья встретились снова на чужбине. - Впервые Аскарали повернулся к Махмуд-беку: - Ваш друг

детства очень переживал в Стамбуле, когда прочитал советскую газету.

– Какую газету?
– насторожился Курширмат.

– Советскую. В ней ругали нашего Махмуд-бека.

– Верно, ругали!
– подтвердил Садретдин-хан.

– Вот, вот. . Значит, я не ошибся?
– обратился Аскарали к Рустаму.
– Сам-то я этих газет не читаю.

– Не ошиблись, - пробормотал Рустам.

– Ну вот, значит, все и выяснилось, - улыбнулся Аскарали.
– А теперь, уважаемые господа, разрешите

мне удалиться. Меня ждут дела.
– Поклонившись, купец сумел ловко положить к ногам муфтия мешочек.

– Ислам-курбаши болен и живет в крайней нужде. Пусть это скромное приношение поможет продлить его

дни.

Аскарали обращался только к Садретдин-хану, но его слова услышали все.

– Похвально, похвально, мой сын, - растроганно произнес муфтий.

В мехмонхане снова воцарилось молчание: люди ждали, когда хлопнет калитка и зацокают, удаляясь,

веселые копыта.

Дервиш растирал комочки глины. Все внимательно, молча следили за этим нехитрым занятием.

Этот дервиш был не как все. Он трижды посещал Мекку. Бездельники, которые всегда находятся в

любом караван-сарае, слушали его, раскрыв рот.

Дервиш взял щепотку приготовленной ныли и посыпал язву на лбу. Рана была свежей и, конечно,

самодельной. Дервиши умели так надрезать кожу, что создавалось впечатление, будто рана произошла

от бесконечных поклонов всевышнему.

Паломник перемежал свой рассказ фразами из корана и подробностями, которые производили

впечатление на слушателей.

– Мы вошли через Баб-эс-Салам - Ворота Спасения. Все разулись. Большое счастье пройти через эти

ворота.
– Дервиш - еще здоровый, сильный человек. Сквозь дыры грязной, засаленной одежды видны

широкие мускулистые плечи.
– Кто-то указал на Каабу и крикнул: «Шуф, шуф эльбейт аллах эль-харам» -

«Посмотрите, посмотрите, дом господен».

Махмуд-бек стоял, заложив руки за спину, у стены. Не пристало же ученому человеку в хорошем