говорит, им на водку в честь тезоименитства моего усоп-

шего родителя». Так вот, получай, князь Хетаг, на водку!

Хетагуров молча взял из рук Овцына серебряный

рубль, подбросил его раз-другой на ладони и швырнул

за борт. Поспешно достал чистый платок, тщательно вы-

тер руки, брезгливо поморщился.

— Зачем бросал? — завопил турок. — Ныряй теперь

вода искай рубл.

— Ныряй сам, проказа турецкая!—тихо сказал кто-

то из толпы грузчиков...

Склянки пробили обед. Коста ушел.

— Тит сегодня же расскажет обо всем в салоне Кле-

ментины Эрнестовны, поднесет, как забавную новость, —

думал Коста по дороге домой.

Подумал зло: «Воображаю, как вытянет свои напо-

маженные губки титулованная мамаша, узнав, что друг

44

ее дочери — портовый грузчик. Негодяй обязательно

скажет: «Я дал ему рубль на водку — он был так счаст-

лив». Какая мерзость!..»

Коста ускорил шаг, хотя сильно ныло бедро. «Неуже-

ли ревматизм?»

Мимо проносились модные английские коляски, цока-

ли подковами породистые скакуны кавалергардов, воз-

вращавшихся с манежа. Всадники картинно рисовались

в своих белых колетах и в касках немецкого образца,

увенчанных пушистыми султанами.

Шуршал шелк дорогих платьев, плыл одуряющий

запах варшавских и парижских духов...

Русская столица представала во всем своем блеске!

Город великого Петра! Как он могуч и хорош, как

близок сердцу своими божественными сокровищами ис-

кусства. И в то же время как он чужд ему, бедному

студенту,—самодовольный, самодержавный, тонущий в

золоте Санкт-Петербург!

6

Со знакомым почтальоном Хетагуров послал Ольге

Ранцовой эскиз ее портрета. Жаль было расставаться с

ним, но решил Коста, так будет лучше. Одолевал страх —

как бы образ Ольги не захватил целиком воображение.

Мичман ушел в дальнее плавание к японским остро-

вам, перед выходом в море оставил адрес, по которому

можно писать, не боясь «цензуры» Клементины Эрнестов-

ны, служебный адрес отца: «Тентелевский химический

завод по Балтийской железной дороге».

Коста скучал по другу мичману. Не переставал удив-

ляться разительной перемене, происшедшей с Владими-

ром Ранцовым при виде политических заключенных, сар-

кастической речи о деятельности обер-прокурора — речи

бунтаря!

По совпадению в тот день, когда Коста отправил Ран-

цовой эскиз портрета, пришло письмо и от нее. Ольга

Владимировна писала, что судьба противится их встре-

чам, что с отъездом брата многое может измениться,

что она нездорова... Читая, Коста чувствовал, все

в них — неправда. Написал стихотворный ответ —

«О. В. Р.»:

45

Твое ли сердце диктовало

Тебе все это? — Нет, они,—

Клянусь тебе,— оно не знало

Иль больно кровью истекало,

Когда блуждало так перо...

Перечитал написанное Ольгой. Еще раз убедился, что

принудила девушку написать истеричная и злая мать.

И все-таки решил не посылать стихи, бросил их в папку,

где хранились черновые строфы поэмы «Чердак». Будь

что будет!

С той же почтой Коста получил письмо с Кавказа.

Отец писал из Лабы о своих хлопотах у местного на-

чальства о возобновлении выплаты стипендии сыну.

Андукапар из Владикавказа сообщал нерадостные

вести о свирепствующем в Осетии туберкулезе, о земель-

ных неурядицах и диком произволе царских чиновников.

Присланные Андукапаром владикавказские газеты воз-

вещали о «божьей благодати»: правительство щедро бро-

сает на народную ниву семема просвещения, присяжные

заседатели помогают осуществлять правосудие, войска

и полиция охраняют спокойствие благоденствующего

края.

Кое-где в коротких хроникальных заметках о положе-