не бывало представился мичман. Столь странное появ-

ление и ночлег в чужой квартире, видимо, не очень-то

смутили его.

* Фаидыр (осет.) — лира.

//

Разговорились о вчерашнем, о лекции, об академии,

Владимир — вольиопрпходящий академист. Пишет

только портреты черным соусом и морские этюды-аква-

рели.

ХмеЛь еще шумел в мичманской голове, он быстро пе-

решел на «ты».

— Если бы мы жили, Костя, у тебя на Кавказе, среди

абреков разных, я бы за молодецкий подвиг твой украл

свою сестру, как Азамат, и привез тебе в эту сквореч-

ню — получай!

— А если бы она не понравилась мне? — с улыбкой

спросил Коста своего нового приятеля.

— Нет, братец, шалишь!—обидчиво повысил голос

мичман. — Оля Ранцова... первая красавица на Василь-

евском!

Из бумажника, чудом уцелевшего после ночного про-

исшествия, моряк извлек фотографию. Хетагуров долго

смотрел на нее.

— Боже мой; какое лицо! Но где я видел ее? В селе-

нии Нар? Во Владикавказе? В Ставрополе?.. Нет...

Просто чудо какое-то... Вот чей портрет написать!

— Так едем скорее к нам! Я познакомлю тебя, будешь

писать портрет Ольги. Золотую медаль получишь! Я сам

пробовал черным соусом, да все какой-то кисель полу-

чается. Теперь ты, брат, попробуй на холсте... Едем!

— У меня нет денег на извозчика. Пойдемте пешком.

— О чем речь? Мичман Ранцов наймет карету для

своего кавказского друга!

Через несколько минут они мчались на тройке по Ма-

лому проспекту. На востоке в небе брезжили огнистые

прозрачные полосы: поздняя осень обещала подарить

угрюмому Петербургу несколько погожих дней.

Сентябрь восемьдесят третьего года в жизни интелли-

генции русской столицы был отмечен тремя событиями:

показом аллегорической картины германского кронприн-

ца Вильгельма, смертью престарелого ректора Акаде-

мии художеств, знаменитого гравера Иордана, и всена-

родным трауром по поводу кончины Ивана Сергеевича

Тургенева. Последнее событие затмило все осталь-

ные.

...Ученики и вольнослушатели Академии художеств

12

наравне со студентами университета получили пригла*

сительные билеты на выставку картины кронпринца.

Показ картины имел далеко идущие цели, как и замы-

сел ее автора.

В субботу, накануне открытия выставки, на вечеринке

у юнкера Кавалерийского училища, осетина Тамура Ку-

батиева, Коста Хетагуров объявил всем своим земля-

кам, что он нездоров и завтра никуда не пойдет, а будет

лежать и пить горячий настой из трав, приготовленный

Анной Никитичной. Один только студент-медик, близкий

родственник Коста, Андукапар Хетагуров, знал, что

Коста вполне здоров, только почему-то последние дни

стал нелюдим — зачитался Надсоном, как всегда в часы

плохого настроения, или влюбился. Так думал Андука-

пар, добрый и чуткий друг.

В воскресенье Хетагуров сидел дома и черным каран-

дашом делал эскиз портрета Ольги Ранцовой. Не ре-

шился предложить ей позировать, впервые ощутил

страх — не дрогнет ли рука, не изменит ли кисть. Он

хорошо помнил, как в первые минуты знакомства с юной

сестрой вольнослушателя Ранцова многое говорил нев-

попад, был рассеян до того, что не ответил на какой-то

вопрос ее матушки, дородной молодящейся дамы с

французским выговором. Теперь Коста отчаянно ругал

себя за то, что таким неуклюжим был у Ранцовых. А тут

еще вызов к Исееву сулил безрадостное будущее, над-

вигались новые заботы, тревоги, огорчения.

И среди всех невзгод, как луч солнца, — улыбка Оль-

ги, улыбка, которую невозможно описать. Ее-то и хотел

изобразить Коста. Запечатлеть на полотне легкий свет

радости в глазах девушки, пожалуй, труднее, чем рас-

крыть тайну лунных бликов на Днепре, созданных вол-

шебной кистью Архипа Куинджи...