ника под влиянием разговоров о том, что после объеди-

нения монгольской рассы эта чудовищная сила может

двинуться в Европу. Тогда повторится новый решитель-

ный поход азиатов, подобный походу Чингис-хана, и

культурные страны обратятся в развалины...

— Праздная выдумка, в которую могут поверить

лишь светские барышни! — раздался все тот же голос

с чуть заметным нерусским акцентом. — Но картина не

лишена смысла, господа! Если каждая изображенная

женщина олицетворяет монархию своей страны (а по за-

мыслу кронпринца так оно и есть), то испуг их вызван

вовсе не Буддой, а призраком народной революции против

монархической тирании. Этот призрак бродит по Европе.

15

Вильгельм прочитал «Манифест» Маркса и Энгельса, на-

печатанный в Лондоне. Вот в чем секрет, господа!

Изумленный лектор попятился к столу, за которым

стоял бледный, трясущийся от гнева чиновник.

— Какая смелость! — восторженно прошептал Коста,

взглянув на мичмана Ранцова.

— Какая дерзость!— шипел слабогрудый чиновник,—

Подведите сюда того, кто посмел произносить крамоль-

ные речи. Немедленно приведите смутьяна к этому столу!

— Мы студенты, а не жандармы! — крикнул стояв-

ший за спиной Хетагурова молодой человек в универси-

тетской форме.

Коста обернулся.

— Петя! Ты ли это?

С Петром Чумаком Коста познакомился, когда ехал

в Петербург осенью 1881 года — всю дорогу тогда Чу-

мак читал наизусть стихи Тараса Шевченко. С тех пор

больше не встречались...

— Здравствуй, Костя. Ну, как?

Тут Чумака схватил за рукав приземистый чиновник.

Склеротическое лицо его было покрыто нездоровым ру-

мянцем, на желтом черепе набухла вена.

— Извольте, сударь, идти к его превосходительству.

Вы кричали заодно с тем посягателем на общественное

спокойствие...

Хетагуров вспомнил о своем кинжале, решительно

шагнул к чиновнику.

— Прочь руки!

Мичман с силой оторвал цепкую, как пасть бульдога,

руку чиновника от мундира Чумака, строго сказал:

«Следуйте вперед» и повел Петра — но не к генеральс-

кому столу, а на выход. Уловка удалась.

У подъезда тепло распрощались. Студенты расходи-

лись. С ними ушел и тот, кто так правдиво и смело объ-

яснил значение картины.

— Кто же это такой? — с нетерпением спросил у мич-

мана Коста, когда садились в коляску.

— Студент университета Дмитрий Благоев, болгарин,

один из вождей петербургских социалистов.

— О! Это интересно! Откуда же вы его знаете?

— Случайно узнал. По этой части мой папа сведущ.

Ты поближе познакомься с ним. На Тенгелевском хими-

ческом заводе, где он служит, есть люди, к которым

16

часто наведывается Благоев. Папа знает, но молчит, ко-

нечно. Связываться с полицией — не дело благородного

человека. Да и взгляды у него либеральные, мать гото-

ва съесть его, она «роялистка». Словом, в нашем доме

политический разлад — враги под одним балдахином

ютятся.

— Любопытно, какую же сторону держит мой доро-

гой мичман?

— Гм... В душе я тоже бунтовщик, ненавижу висель-

ников из полиции. Но... я офицер русского флота, что на-

лагает обязанности...

— Декабристы тоже были русскими офицерами! —

с жаром возразил Хетагуров.

— Да, ты, пожалуй, кое в чем сойдешься с моим па-

,— задумчиво сказал мичман.— Только знаешь, Кос-

тя... Он любит помечтать о свободе и высших идеалах,

лежа на оттоманке после обеда с икрой и ликерами. Ты

же — по глазам тебя вижу — в Рылеевы метишь.

Коста подумал: «Не такой уж он простак, каким ка-

жется с первого взгляда». А вслух произнес:

— Куда мне! Я только непризнанный художник...

— Э, брат, Шевченко тоже был когда-то непризнан-

ным художником и учеником академии, а угодил-таки на

десятилетие в киргизские степи.

— О, Шевченко!

— Да, брат. Я вот, признаться, стихами не увлекаюсь,