— Есть, Сашенька, есть. И он уже тукает там, я слышу.

— А сколько же ещё? Когда же?

— К концу апреля, Саша...

Карета в сумерках ехала по городу, в сторону Зимнего. Подъехала к нему сбоку, остановилась у маленького подъезда. Из кареты вышла Катя, открыла своим ключом дверь и вошла во дворец.

Катя вошла в кабинет. Её лицо было покрыто капельками пота, видно, что ей плохо. Вслед за ней заглянул старый солдат.

— Ваше сиятельство, прикажете доложить Его величеству?

— Да, да, сходи, скажи. Скажи, я жду.

Катя легла на диван, обитый синим репсом, и закрыла глаза. Вбежал Александр.

— Что? Уже?

— Да, вроде... Не знаю. Я думала — вот-вот, но сейчас затихло. Я не знаю.

— Всё будет хорошо, мой ангел. Ты лежи. Я посижу подле тебя.

Катя дремала. Александр поднялся, на цыпочках вышел из кабинета, сказал солдату:

— Если что — сразу же буди меня. В любое время.

— Слушаюсь, Ваше величество. Не извольте беспокоиться.

В 3 часа ночи Санкт-Петербург спал. Спал и Зимний. Только на первом этаже в одном из окон сквозь прикрытые неплотно шторы пробивался ровный огонёк лампы. Вдруг свет заколебался, переместился в соседнее окно, потом вспыхнул на втором этаже.

И распахнулись ворота дворца, и из них во весь опор вырвалась на площадь карета и понеслась в сторону Невского.

А потом она же столь же стремительно подкатила к боковому подъезду, из неё вышел доктор с чемоданчиком и повивальная бабка. Дверь тут же распахнулась — их ждали.

Александр, преклонив колени, молился. Рядом с ним стояла Мария Александровна, чуть сзади наследник с супругой, у дверей — граф Адлерберг и генерал Рылеев.

Александр беззвучно шевелил губами. Хор пел: «Господи, помилуй...» Но слышал Александр свой голос: «Доктор, если нужно, пожертвуйте ребёнком, но её спасите во что бы то ни стало...» А потом в памяти своей он услышал детский крик — первый крик новорождённого. А наяву слышался бас священника: «Да пресвятится имя Твоё, во веки веков... Аминь...»

Когда выходили из часовни, императрица спросила Александра:

— Что с тобой, Саша? У тебя какой-то странный вид.

— Нет, нет, всё хорошо. Я мало спал, должно быть.

— Тебя тоже разбудили какие-то голоса? Я даже думала — у тебя.

— Да? А я ничего не слышал...

Александр посмотрел на стоящего перед столом Рылеева и не сразу проговорил:

— Александр Михайлович, у меня просьба к тебе. Я не могу приказывать, я очень прошу... — он помедлил, — найти место, где можно поместить ребёнка с кормилицей. И чтоб это не стало тотчас известно всему двору. Можешь ты найти такое место?

— Да, Государь, могу.

— У кого же?

— У меня. — Александр удивлённо взглянул на него. — Мой дом охраняется, да и в стороне от людных улиц, каждый любопытствующий сразу заметен. Так что никто и не узнает, коли Ваше величество или Екатерина Михайловна захотят приехать.

— Но это слишком большая жертва, Александр Михайлович, я не могу её принять от тебя. На тебя и так зубы точат. Ты знаешь, как тебя называют?

— Знаю. Цепным псом Вашего величества.

— Тебя разве не обижает это?

— Напротив, Ваше величество. Они, может, и хотят меня этим обидеть, но подтверждают лишь мою преданность Вашему величеству.

— Ну, а если станет известно, что ты ещё и принимал участие в моей тайне?

— То скажут, что я лишний раз подтвердил это прозвище. Мне этим хуже не станет, а Ваше величество будут уверены, что ребёнок в надёжном месте. И я позабочусь, чтоб об этом никто не узнал.