Произнося эти слова, Станислав Владимирович отпер двери своего «музея», пригласил Кошевского войти. Тот медленно двинулся, не дожидаясь дальнейших приглашений, сел в кресло.

«Нахал!» — снова вспыхнул хозяин, но вслух ничего не сказал, лишь с каким-то удивлением взглянул на большой живот Кошевского, макитрой выпиравший под пиджаком.

— Где это ты разгуливаешь, Станислав? — спросил панибратски гость.

Станиславу Владимировичу захотелось попасть в самое уязвимое место бывшего богослова, поиздеваться над ним.

— Был на приеме у секретаря горкома партии Кипенко. Очень сердечный и умный человек, с которым всегда приятно поговорить.

Наблюдал, как вытаращился на него Кошевский, даже подался всем своим грузным телом вперед. Однако Станислав Владимирович не желал уступать, взгляд Кошевского не смутил его.

— Ты был на приеме у секретаря горкома партии? Ты...

— Ну я! Это тебя очень удивляет?.. Я ведь все-таки заведую кафедрой истории СССР.

— Меня не это удивляет... Меня удивляет твоя симпатия к большевикам: ты считаешь Кипенко сердечным человеком, приятным собеседником, готовишься услужить ему. Что же это творится, Станислав?

— Не понимаю! — в свою очередь нетерпеливо пожал плечами хозяин. — Большевики — реальная сила. Перед умом Ленина, например, преклоняется весь мир.

— Пусть будет так, но ты слишком восторженно обо всем говоришь. Что это означает, Станислав? — допытывался гость. В его тоне теперь отчетливо улавливались нотки угрозы. Но профессор уже не мог остановиться, промолчать.

— Ты считаешь, что коммунисты — люди более низкого достоинства? Или как тебя понимать?

Гость встал, подошел к Станиславу Владимировичу так близко, что прикоснулся своим животом.

— Не то говоришь, Станислав. Недавно коммунисты называли тебя преступником, клеймили в газете твои труды, твою репутацию ученого, а теперь ты ходишь к ним на поклон и, как видно, готов им служить: читаешь лекции и все такое прочее...

В словах Кошевского было столько едкого сарказма, слегка скрытой угрозы, что профессор решил прекратить разговор. Вспомнил о некоторых таинственных убийствах не так давно, уже после войны... Гость, очевидно, понял, что зашел слишком далеко: он снова расположился в кресле, пристально посматривал на хозяина. Вел себя так, будто он, а не Жупанский был здесь хозяином.

— А впрочем, я тебя знаю — умеешь хитрить. Скажи, Станислав, что маневрируешь... Не бойся, я тебя не упрекаю — маневрировать надо. — Пощелкивал пальцем и хохотал, при этом его живот вздрагивал.

После некоторой паузы Кошевский перешел в новое наступление.

— Я тебе говорил, Станислав, о диссертации, нужны лишь документы. Ну хотя бы письмо президента Вильсона к генералу Галлеру и тому подобное. Помнишь, в восемнадцатом году об этом много говорили? Достань хоть какое-нибудь газетное сообщение об этих документах. Я тебя очень прошу, Стась.

— У меня таких сообщений нет, — решительно ответил профессор. — А в архиве ты и сам можешь поискать. Сам! Ты же знаешь: общее правило для всех — архивный материал не передается в другие руки. Если бы я и захотел, все равно ты бы не смог в своей диссертации воспользоваться моими разысканиями!

Такой ответ не опечалил Кошевского. Он начал атаковать хозяина с другой стороны.

— Понимаю, Стась, понимаю... Только укажи фонды и единицы хранения. Подскажи, чтобы долго не рыться. И я больше не стану докучать тебе. А я и сам соображу, как использовать эти документы в диссертации. Только окажи мне, Станислав, эту маленькую услугу. Имей в виду: я хорошо тебя отблагодарю. — Подошел ближе и что-то тихо сказал.

— Сколько можно об одном и том же говорить! Тебе не кажется иногда, что повторение порой возмущает?

— А ты не сердись: я о твоем деле забочусь. Итак, узнай, Стась. Ты же профессор! И доверие горкома...

— Попробую, — неопределенно пообещал Жупанский. — А сейчас пошли, там скоро закрывают... Можем не успеть.

Кошевский схватил хозяина за плечи, встряхнул изо всех сил.

— Благодарю, дружище! Заранее благодарю. Украина не забудет твоей услуги. Если я стану кандидатом...

Станислав Владимирович с трудом вырвался из его объятий.

По дороге богослов был внимателен и предупредителен. Поддерживал Жупанского под локоть, весело шептал о прошлом, о далеких студенческих годах, о тавернах Рима.

— Помнишь, Стась, какое там вино? А женщины? Я от одного лишь воспоминания пьянею больше, чем от бутылки здешнего коньяка.

Станислав Владимирович в ответ лишь кивал да поддакивал, почти не принимал участия в разговоре. Поведение Кошевского, его назойливый интерес к архивным документам вынуждали быть особенно осторожным.