Вдруг в коридоре пронзительно зазвенел звонок. Галинка и Олена переглянулись. Обе они все еще находились под сильным впечатлением от прочитанного. Звонок в коридоре вернул их к действительности.

— Наверное, отец возвратился, — промолвила Олена, вставая с кресла.

Галинка опередила ее, выбежала первой. Да, это был Станислав Владимирович. Он вошел немного заснеженный, отряхивался, вытирал платком лицо.

— У тебя кто-нибудь есть?

— Нет, никого, — ответила дочь.

Она помогла отцу раздеться, заглянула в глаза.

Отец заметно суетился, щурился. Он вынул из бокового кармана пальто завернутый в газету пакет.

— Что это? Книжка?

— Да. Умная книжка, которую ты, наверное, читала, — добавил и лукаво подмигнул дочери.

«Значит, в хорошем настроении», — подумала Галинка. Она не спрашивала, какую именно книжку он принес ей, лишь подхватила отца под локоть, потащила в свою комнату.

— А вы чем развлекаетесь?

— Олена штопает, а я читаю «Молодую гвардию», — ответила дочь.

— Вот как!.. Поэтично и полезно. Тогда не буду вам мешать. Пойду тоже поработаю.

Станислав Владимирович развернул газету, снова лукаво подмигнул дочери.

— «Марксизм и национальный вопрос», — вслух прочитала Галина, и пристально взглянула на отца.

— Это мне Кипенко посоветовал.

Станислав Владимирович забарабанил пальцами по столу.

— Как просто Ленин пишет о чрезвычайно сложном, запутанном и непонятном!

Олена прервала их беседу:

— Подавать ужин или только кофе будете пить?

— Кофе? От кофе не откажусь, а ужинать не хочу. Кофе буду пить у себя.

— Хорошо, я принесу, — сказала дочь. — А ты сиди, пожалуйста! — кинулась она к Олене. Взяла ее за плечи и снова усадила в кресло. — Такая неугомонная.

И та покорилась. Под очками, в уголках старческих глаз собрались морщины, а на душе — легко-легко. Любовь к Галинке согревала ее. Вся жизнь Олены прошла в доме Жупанских. Помнит еще покойного Владимира Станиславовича, грозного пана. Очень боялась его сурового взгляда из-под припухших красных век. А вот Станислава Владимировича совсем никогда и не боялась: знала — право на хлеб и тепло в доме заработала честным трудом.

От души любила она Галинку. Девушка еще с малых лет привязалась к Олене. Это было самой дорогой платой за труд, наградой за безрадостную молодость, за сиротскую жизнь. В двенадцать лет Олена лишилась матери, а отца не знала вовсе. Никогда не расспрашивала о нем, сердце подсказывало — об этом и не надо спрашивать.

После смерти матери батрачила и, кроме батрачества, ничего не знала: ее мать была батрачкой, значит, и она должна быть такой же. Сначала работала у сельских мироедов, а когда стали невыносимыми издевательства и ругань, ушла в город. И какой же счастливой почувствовала себя, попав в дом Жупанских. Старалась изо всех сил. Каждому стремилась угодить. Особенно боялась старого пана, его всегда насупленного выражения лица. А потом в дом пришла Оксана, добрая, чуткая и ласковая...

Галинка с отцом вышли, а Олена все штопала и штопала носки. И думала о героях-краснодонцах...

Галинка вскипятила молоко, заварила кофе. Станислав Владимирович любил свежий, горячий кофе.

— Пей, папа, — нежно приглашала дочь, ставя перед отцом маленькую фаянсовую чашечку.

— Хорошо, хорошо, — закивал профессор, не отрываясь от книги. — Сейчас буду пить.

Дочь ждала. Станислав Владимирович встал с кресла, потер ладони.

— А я начал готовить статью в научный сборник. В архиве нашлись просто сенсационные документы. Я даже никогда не думал о чем-то подобном.

— Значит, тебя можно поздравить!

Галина поцеловала отца в голову, вышла. На сердце так радостно, так легко. Подумать только — ее отец, который раньше не хотел ничего слушать о политике, читает марксистские произведения, пишет какую-то интересную статью.

Станислав Владимирович тоже чувствовал себя приподнято, может, от найденных документов, а может, от нежных забот родной дочери. Маленькими глотками отпивал кофе и думал о своей будущей статье. Как это здорово, что он одолел свой пессимизм, согласился принять участие в сборнике. И вообще очень хорошо, что не впал в отчаяние, послушал товарищеские советы проректора, Духния, Кипенко.

«Вот если бы еще избавиться от посещений Кошевского, — подумал профессор, допивая кофе. — И чего ему, собственно, надо от меня? Неужели он и в самом деле намеревается написать диссертацию, стать ученым?»

Не хотелось портить настроение, а оно портилось поневоле. И уже сколько раз портилось при одном лишь воспоминании о Кошевском.

Владимир соскочил с подножки вагона, оглянулся. В ту же минуту прозвучал гудок, вагоны вздрогнули, покатились в сизую мглу ночи. До села Владимиру оставалось километров пять. Если бы дело было летом — за полчаса добрался бы домой.