— Ну что ж, Ласточкин, до встречи на лекции! — снова громко выкрикнул Рубчак. — Мы с профессором пойдем еще в контрольно-измерительную лабораторию. Или, может, вам неинтересно, Станислав Владимирович?

— Наоборот, очень интересно! — поспешил заверить гость.

Сотни, а, может быть, и тысячи раз выступал перед аудиторией Жупанский. Привык подниматься на кафедру спокойно, самоуверенно, чувствовать себя на десять голов выше тех, кто в зале, поучать их...

Совсем иное чувство охватило профессора сейчас, когда он вышел на трибуну заводского клуба. Неприятности начались с очков. Обыскал все карманы, нет. А зал напряженно молчит, следит за ним, ждет.

«Как же быть? — спрашивал самого себя Станислав Владимирович. — Надо начинать... Ну, ну, возьми себя в руки».

Развернул папку, в ней лежали очки. Немного успокоился, но привычной уверенности не ощутил: в зале ведь не студенты, бредившие историей, — те ловили каждое его слово, а люди самых разных возрастов и наклонностей — от учеников, которые только вступают в самостоятельную жизнь, до поседевших, старых мастеров; здесь и инженеры и техники, бывшие солдаты и офицеры, фронтовики или такие, как Ласточкин, — студенты-заочники. Интересно ли им будет слушать его?

Еще не окрепшим после волнения голосом Станислав Владимирович начал:

— Большинства архитектурных и исторических памятников Киевской Руси мы не знаем и, наверное, никогда о них не узнаем: они были уничтожены и разграблены ордами хана Батыя. Остались лишь некоторые из них... О них и пойдет речь...

Вскоре голос профессора стал спокойным. Станислав Владимирович почувствовал: его лекция интересует, увлекает. Он цитировал наизусть отрывки из летописей, образно рисовал перед слушателями картины древнего Киева, Новгорода...

Лекция длилась более часа. На щеках Станислава Владимировича пылал румянец. Серебристые виски увлажнились. Однако усталости он не чувствовал.

— Великие князья Киевской Руси устанавливали дружественные связи с Византией — наследницей могущественной некогда Римской империи, вступали в родственные отношения с императорской фамилией. Однако они всеми силами стремились к самобытности, пытались сохранить политическую и культурную независимость, а не быть просто эпигонами. И создали крупнейшее в Европе древнерусское государство.

Станислав Владимирович закрыл папку, поклонился, поблагодарил слушателей за внимание.

Минут двадцать отвечал на вопросы, а потом Рубчак от имени присутствующих выразил Жупанскому признательность за хорошую лекцию:

— Мы надеемся, что товарищ профессор отныне будет нашим постоянным и дорогим гостем.

В зале раздались громкие аплодисменты.

Станислав Владимирович встал со стула, склонил голову. Ему было приятно, даже радостно. Когда же спустились в зал, его окружили рабочие. Подошел Ласточкин, поблагодарил за лекцию. Рядом с ним стоял седой старик.

— Пирятинский, Григорий Михайлович, — представился он. ^

Из клуба они вышли вместе. На заводском подворье уже горели электрические огни, бледные, еле заметные на фоне заката солнца.

— Одну минуту, Станислав Владимирович, — окликнул Рубчак, приближаясь, — сейчас подъедет машина. Прошу прощения за некоторую неточность... Вы тоже садитесь, Григорий Михайлович. Ведь вам по пути. Скорее дома будете.

— Спасибо. Да только и тебе, Онисий Иванович, пора домой! А то целый день хлопочешь здесь, да еще и на ночь остаешься.

Станислав Владимирович не без усилий расположился на сиденье позади шофера, тяжело переводя дыхание. Пирятинский, наоборот, вскочил в машину очень легко, тут же закрыл дверцу и велел шоферу трогать.

— Сколько вам лет? — не удержался от вопроса профессор.

Мастер оживленно повернул голову в сторону Жупанского. Небольшие усы его шевельнулись, глаза были прищурены.

— Шестьдесят шесть. А вам?

— Я на шесть лет моложе, — тихо промолвил Станислав Владимирович, — а на вид вы значительно моложе меня. И потом...

Жупанский потряс руками, подбирая нужный эпитет.

— Вы живее меня, бодрее!

— Возможно, — снова коротко ответил мастер. — Моему отцу восемьдесят девять исполнилось, а еще ничего — крутится, хлопочет по хозяйству.

Машина вынырнула на широкую улицу Энгельса, понеслась легко, беззвучно. Станиславу Владимировичу очень хотелось поговорить с мастером о лекции и вообще о разных делах, однако Пирятинский почему-то молчал, лишь коротко отвечал на вопросы.

«Победа» свернула в тихий переулок, остановилась.