— Этого.

Писарь делает пометку в своем списке.

— Этого,— звучит снова голос главного врача.

Писарь отмечает. Трюбер идет вдоль палаты и, поворачивая голову то налево, то направо, повторяет:

— Этого, этого…

Помощник лениво бредет вслед за ним. Хауптшарфюрер гремит коваными сапогами. У меня все сильнее колотится сердце: я почему-то уверен, что, если главный врач увидит меня, оп обязательно скажет: «И этого». Вытягиваюсь, стоя рядом с другими уборщиками; Трюбер, не взглянув на нас, поворачивает назад.

— Сколько? — доносится до меня его гнусавый голос.

— Сорок девять, господин оберштурмфюрер.— Писарь-пемец щелкает каблуками.

244

Хауптшарфюрер берет у него список. Трюбер снимает пенсне. Старшина выкрикивает:

— Ахтунг!

На своем блоке я застаю всех на койках под одеялами.

— В чем дело? Разве и нас будут осматривать? Мы же не дистрофики.

— Такой приказ. Ложись, могут заявиться и сюда,— шепчет Виктор.

Проходят долгие, томительные минуты. Когда раздается удар колокола — сигнал поверки,— я говорю, что теперь уж Трюбера у нас не будет. И в этот момент, как назло, у выхода звучит: «Ахтунг!»

Приподнимаю голову. В дверях — эсэсовцы.

— Что здесь? — спрашивает главный врач.

— Блок выздоравливающих и рабочих кухни. Сто два хефтлинга,— докладывает старшина.

— Всех выздоравливающих в лагерь, завтра же… Делать нам здесь нечего,— говорит Трюбер помощнику.

Утром в последний раз обнимаемся с Бросковым. Внешне он спокоен, но очень много курит.

— Не забудьте мой адрес,— просит он уходя.

Возле амбулатории нас собирается человек сорок. Бывшие уборщики, санитары и особенно рабочие кухни выглядят вполне здоровыми людьми. Прощаясь еще раз в душе с Решиным, Штыхлером, Шлегелем, Вислоцким, я снова мысленно благодарю их. Мы прошли здесь хорошую школу. Скверно одно: предстоящая акция…

Идем в лагерь строем. Солнце припекает совсем по-летнему. На косогорах кое-где зазеленело, у колючей проволоки зоны оцепления часовые стоят без шинелей.

Вечером, уже в лагере, незадолго до отбоя, до нас долетают беспорядочные винтовочные и револьверные выстрелы, потом автоматная дробь. Пальба доносится с той стороны, откуда мы пришли утром. Нас загоняют в барак. Я, Виктор и Олег, стиснув зубы, молчим, смотрим друг другу в глаза.

Подробности мы узнаем много позднее. Оказывается, в лазарете все произошло почти так, как я и надеялся. Заранее подготовленные больные и часть уборщиков кинулись на конвойных. Охрана была смята. Нашим удалось захватить несколько машин и вывезти из кольца человек восемьдесят самых слабых (потом некоторые из них были спрятаны австрийскими крестьянами). Остальные бросились через открытые ворота в лес. Большинство полегло на месте от огня часовых-автоматчиков с вышек. Сре-

245

ди убитых нашли потом и тело Степана Ивановича Решина, отобранного Трюбером для удушения,— предчувствие не обмануло старика.

Руководил всей операцией Игнат Бросков, тоже павший в бою.

Часть третья 1

В лагерь мы прибываем в субботу, а в воскресенье утром я отправляюсь на поиски Сахнова, которого мне велел найти Шлегель.

Вхожу в помещение «А» второго блока. За квадратными столами сидят немцы — завтракают. Маргарин они намазывают на тонкие ломтики хлеба настоящими столовыми ножами, кофе пьют из больших белых кружек. У открытой двери немолодой чех в синем берете курит. Говорю ему:

— Мне надо видеть русского Сахнова.

— Посмотри там.— Чех дымящейся сигаретой указывает на вторые двери, через коридор.

Иду в помещение «Б». Здесь тоже завтракают. У выхода невысокий сухонький немец с зеленым винкелем уголовника на куртке завинчивает крышку бачка.

— Мне хотелось бы…

— Что?!

— Мне хотелось…

— Прочь, прочь! Подавать нечего.

— Я не прошу подаяния, я хочу только узнать…

— Фриц,— раздается из-за ближнего стола мрачный голос,— дай ему но морде. Одолели проклятые поляки.

Гляжу на говорящего. Тоже с зеленым винкелем. Локти на столе, рукава засучены, на вилке кружок поджаренной колбасы. Вероятно, какой-нибудь капо. Поворачиваюсь и выхожу на крыльцо. Придется ловить Сахнова на улице. Интересно, как мог попасть в такую компанию русский. Кто он?

— Прочь! — слышится снова шипение Фрица.

Я перехожу через двор, чтобы издали следить за входящими и выходящими из второго блока. На окнах правой половины первого блока вижу белые решетки; форточки открыты, в одной из форточек… смазливое женское лицо.

— Подойди поближе,— доносится до меня мелодичный голос.

246

Оглядываюсь. Никого, кроме меня, возле зарешеченных окон нет.

— Ты, ты,— ласкающе звучит из форточки. До чего же я отвык от женского голоса!

Подхожу, странно робея.

— Ты ладный парень, и я с удовольствием бы с тобой поболтала, но у меня дело,— говорит женщина, очевидно, одна из тех, о которых когда-то рассказывал Шурка.— Найди, пожалуйста, Лизнера и передай, что мне надо срочно его видеть. Получишь за это пару сигарет.