Серёжка не сопротивлялся, но и навстречу отцовским ласкам не шёл.

И они долго сидели так: плечом к плечу, но каждый со своим, особенным. Сидели и молчали.

– Ты веришь в Бога? – неожиданно спросил Серёжка. – Я видел, у тебя крестик на шее.

– Верю.

– По-настоящему?..

– Конечно… А как можно верить иначе?..

Алексей Иванович ждал, что сын ещё что-то спросит, но тот опять надолго замолчал.

Отец не выдержал и первым нарушил молчание:

– А почему ты спросил?

– Так… Просто…

– Говори, не бойся… Я пойму тебя… В любом случае пойму…

– А я не боюсь… Просто не понимаю, как можно верить в то, чего нет на самом деле.

Алексей Иванович растерялся. Как объяснить этому мальчишке, что такое вера и Бог. И стоит ли объяснять?..

– Что же… Может, со временем ты меня поймёшь… – сказал он.

Серёжка ничего не ответил.

– Тебе горе глаза застит, но ты не поддавайся. Самое последнее дело сейчас – озлобиться. Поверь, лучше от этого не станет… Только хуже. Без веры не выживешь, по себе знаю. И помни, Господь не оставит тебя своим попечением. Он милосерд.

– Милосерд?!.. – Серёжка закричал так, что Алексей Иванович испугался.

– Что ты?.. Что ты, Серёжа?!.. Успокойся, не надо…

Но сын и не думал успокаиваться:

– Ах, Он, по-твоему, "милосерд"?!.. Так зачем Он тогда… Такой добрый, такой… Зачем Он меня без мамы оставил?!.. – мальчишка не плакал, но в глазах его застыло недоумение и… ярко вспыхивали искорки гнева. – Это справедливо, да?!.. Я тебя спрашиваю – справедливо?!.. Милосерд!.. Не нужно мне Его "милосердия", если оно такое!.. Ты слышишь?!.. Не нужно!.. Сначала отца дал, и тут же маму забрал!.. Это неправильно!.. Да, неправильно!.. Что бы ты мне сейчас ни говорил, я знаю – так не должно быть!.. Не должно!..

Он чуть не кричал. Что было с ним делать?.. Как успокоить?.. Чем?!..

И Алексей Иванович рассказал сыну, как двадцать второго июня сорок первого года за десять минут фашистского налёта на станцию Молодечно потерял всю свою семью:

– От вагона один остов остался. Смотрю я на догорающие головешки и не могу поверить. Всего лишь десять минут назад я из этого вагона вышел, а Алёнка кричала мне в окно: "Деда, катетку купи!" Не смог деда конфетку ей тогда принести. Фашисты не дали.

Серёжка сидел, низко опустив голову, и не смотрел на отца.

– Прости, – тихо сказал он. – Я не знал…Так значит, твоё горе больше моего…

– Почему больше?

– Я только маму потерял, а ты всех. Значит больше.

Алексей Иванович вздохнул.

– Эх, Серёжка, Серёжка!.. Дорогой ты мой человек!.. Нет на свете такого прибора, чтобы измерить, чьё горе больше. Пока не придумали. Горе, оно и есть – горе. Его на весах не взвесишь…

– И как ты с такой жуткой потерей справился?

– На войну пошёл.

– Чтобы отомстить?

– Зачем мстить?.. Безполезное это занятие. Всем, кто в гибели Алёнки виновен, отомстить невозможно. Да и не нужно. Их другой суд ожидает, и кара пострашней моей мести будет. Нет, сынок, не мстил я.

– А что же?

– Как тебе сказать?.. – Алексей Иванович на мгновенье задумался. – Я, когда на вокзальную площадь вышел, по ней одна девчушка металась… Лет шести… Всё маму свою звала: "Мама!.. Я здесь!.. Мамочка!.. Ты где потерялась?!..Мамочка!.." А мамы её, я думаю, в живых уже не было… "Мамочка!.. Где ты?!.." Крик этот до сих пор в ушах у меня стоит… И всю войну я о ней помнил… А таких, как она, в те поры по всей России, знаешь, сколько было?.. Не счесть… И все без помощи… Хуже нет ничего, когда маленькие детишки о помощи просят, а ты безсилен помочь… Они-то в чём виноваты?.. Наверное, для того мы и воевали, для того и победили, чтобы, значит, за них заступиться… защитить… их всех… Я так думаю… А ты как считаешь?..

Серёжка пожал плечами. Да и что он мог сказать своему пожилому отцу? Ведь этот человек с очень грустными глазами испытал в своей жизни столько, что тринадцатилетнему пацану и не снилось. Потому и не мог он представить, как это отцу удалось столько всего вынести и не озлобиться, не сломаться.

– Ну, сынок, давай-ка. на боковую. Завтра нам с тобой тяжелый день предстоит. И силёнок от тебя потребуется немало.

Серёжа ничего не ответил. Пошёл к себе и, не раздеваясь, прямо поверх покрывала упал на кровать лицом вниз. Только тапочки на пол сбросилю. Алексей Иванович присел на краешек и осторожно погладил сына по вихрастой голове.

– Посиди со мной немного, – попросил тот. – А то, знаешь… Такая тоска!.. И не проходит…

– Я с тобой, сынок… Я с тобой…

Когда Серёжка уснул, прижав отцовскую руку к щеке, Алексей Иванович осторожно высвободился и, выходя из комнаты, прикрыл его ноги в носках пледом.

Подошёл к секретеру из карельской берёзы и открыл его. Всё тут было в идеальном порядке, и даже шесть фарфоровых слоников выстроились в ряд не случайно, а строго по росту. Богомолов мысленно поблагодарил Наталью: разыскать документы, которые понадобятся для похорон, не составило никакого труда. Паспорт и даже удостоверение на могилу какой-то Эмилии Карловны на Немецком кладбище, всё лежало на самом видном месте, в конверте.