— Хорошо? — произносит мама. — Тебе плохо. Ты заражена и умираешь, и нет ничего, что

бы я, твоя мать, могла сделать. Ничего. Я устала. Я не могу с этим справиться. Я не знаю, что

делать. Пусть кто-нибудь скажет мне, что делать. Я не должна жить дольше тебя. Я… не могу…

жить дольше своей дочери…

Она начинает судорожно всхлипывать. Я тянусь к ней, но меня опережает отец, который

кладет ее голову к себе на плечо.

— Что, если я скажу, что у меня есть решение? Оно не идеально, но сохранит Ари жизнь,

вы бы на него согласились? — спрашивает Лоуренс.

— Что это? — спрашивают все в унисон.

— Я не хочу никого обнадеживать, поэтому давайте так: я вернусь ночью, и надеюсь,

вместе с нашим решением.

Он наклоняется и целует меня в лоб, прежде чем выйти за дверь.

Оставшаяся часть дня проходит слишком медленно. Мне становится хуже с каждой

секундой, тело разваливается на части, но голова отказывается переставать работать. Если бы я

могла заснуть, то не чувствовала бы себя так отвратительно… и беспомощно. Новости просто

невыносимы. Люди умирают не только здесь, но и по всему миру. Слишком много

инфицированных. Люди умирают, идя по улице, в электронах, пока ждут в очереди, чтобы

провериться на наличие инфекции. Парламент назвал это первой эпидемией в современной

истории. Химики, создавшие нейротоксин, не могут придумать, как остановить его действие. Меня

поражает то, что Парламент утвердил распространение нейротоксина, из-за которого мы все

можем погибнуть. Неужели люди настолько глупы? Мы выбросили в нашу атмосферу химикаты и

даже не подумали, как это может отразиться на нас, людях? Невероятно.

Моя кожа больше не цвета слоновой кости. Она, словно небо перед дождем: серая и плохая.

Мое тело хочет умереть. Я чувствую, как оно сдается, умоляя разум отпустить его. Но я не могу. И

не буду. Мама продолжает делать мне инъекции. Все они направлены на оказание разного эффекта,

но у всех действие длится лишь несколько минут, пока яд их и не сжигает. Интересно, такие же

чувства у пожилых людей прямо перед смертью? Нашему обществу предоставляется выбор:

естественная смерть или инъекция сыворотки «R1», вызывающей мгновенную, безболезненную

смерть. Большинство решает умереть естественным путем, и теперь я понимаю почему. Как бы ни

были ужасны страдания, все равно есть слабая надежда на спасение. Может, инфекция пройдет.

Может, мамины инъекции подействуют. Может, может, может.

Я бросаю взгляд на телевизор и вижу новую сводку новостей.

— Громче!

Звук возвращается как раз в тот момент, когда диктор объявляет:

— Обязательное сдерживание распространения болезни.

Каждого инфицированного арестуют, чтобы гарантировать выживание человеческого вида.

У меня падает челюсть от произнесенных им слов, а точнее от того, что осталось невысказанным.

Концлагерь. Они планируют нас туда свезти и убить. Этого не может быть. Просто не может быть.

Мне становится тяжело дышать, меня накрывает паника.

Мама заходит, чтобы спросить, надо ли мне что-нибудь, но при взгляде на мое лицо сразу

спешит ко мне.

— Что такое? — спрашивает она, кладя руку мне на лоб, а затем на щеку.

Я указываю на телевизор.

— Мам, они собираются нас убить. Они не оставляют нам ни единого шанса. Они не будут

даже ждать, пока химики сделают хоть что-то, чтобы вернуть все на свои места.

Мама тяжело сглатывает, и я знаю, она пытается держать себя в руках ради меня, чтобы мне

было не так страшно. Она берет меня за руку и прижимает к себе. Мы обе лишены дара речи,

поэтому не в силах сказать еще что-нибудь. Так или иначе, думаю, весь вопрос во времени. Все

когда-нибудь умирают. Просто мое время пришло чуть раньше.

Я уже собираюсь выключить телевизор, когда изображение вздрагивает и на экране

появляется кое-кто другой, кого никто не ожидал. Зевс.

— Громче, громче! — кричу я.

— Добрый день, дамы и господа, — говорит Зевс. — Как вы только что узнали, ваше

правительство издало приказ об аресте всех инфицированных среди населения, — у него