больше этих страданий.

— Ари, поговори со мной, — настаивает она. — Пожалуйста, поговори со мной, — она

трясет меня, затем говорит что-то папе, и я чувствую, что она уходит. Она возвращается через

несколько секунд и что-то шепчет то ли себе, то ли мне, я не уверена. — Пожалуйста, пусть это

сработает. — И я чувствую острую боль от укола и жар от новой инъекции.

Кажется, прошла уже вечность, а так ничего и не происходит. Я слышу, но не могу ничего

сказать или открыть глаза. Никто не произносит ни слова, но я точно знаю, что они здесь. Они

ждут моей реакции. А потом… потом возникает такое ощущение, будто в комнату ворвался поток

свежего воздуха, наполняя мои легкие и помогая мне дышать. Я делаю глубокий вдох и открываю

глаза. Я оглядываюсь вокруг и вижу Гретхен, должно быть, я долгое время была без сознания.

Мама возвращается в комнату как раз в тот момент, когда я смотрю по сторонам, и мчится

ко мне, слезы струятся по ее лицу.

— Боже, спасибо! — она начинает смеяться, и мне начинает казаться, что она сошла с ума,

пока я не смотрю вокруг и не вижу бледного как снег отца и Ло с круглыми глазами. Должно быть,

они думали, что я умерла.

— Можно мне что-нибудь поесть? — спрашиваю я, понимая, что голодна.

После того, как мама дает мне какую-то еду и немного воды, все успокаиваются. Мое

состояние настолько улучшилось, что мне даже страшно в это поверить, поэтому я жду, когда мне

снова станет плохо. Но через полчаса мне становится еще лучше, и я могу уже сама стоять на

ногах.

— Что ты мне дала? — спрашиваю я маму.

— Я была так напугана, — говорит она. — Этот препарат еще не тестировали. Я не

представляла, что может произойти, и когда ты проснулась, я думала… думала… — Она

прочищает горло. — Это исцеляющая сыворотка, как исцеляющий гель, только сильнее. Я тебе о

нем рассказывала. Я работала над ним месяцами. Я не уверена, как долго продлится его действие.

Я киваю, в меня пробирается беспокойство. Улучшения могут быть временны. Я подхожу к

окну, выходящему на улицу, и выглядываю из него, наслаждаясь солнечными лучами. Я бы хотела

выйти наружу, но боюсь. Я уже собираюсь отойти, когда кое-что попадается мне на глаза. Снаружи

каждого дома стоят Оперативники, они вооружены.

— Что они…?

Из дома Романов, стоящего напротив нас, доносится пронзительный вопль. Охранник

выносит из дома их десятилетнюю дочь, ее мать кричит и бьет Оперативника, но затем путь ей

преграждает другой Оп. Мы все подбегаем к окнам и отодвигаем шторы, чтобы целиком увидеть

чудовищную картину.

В конце нашей улицы стоит грузовик с черной открытой дверью. По всей улице

Оперативники выносят или выводят людей из домов: там есть и молодые, и старые, все они очень

напуганы. С обеих сторон улицы идут колонны инфицированных, направляясь под дулом

пистолета в грузовик. Семьи и друзья кричат из каждого дома, но Оперативники не дают им

пройти. Я бегу к двери, но меня останавливает Ло.

— Нет, ты не можешь выйти отсюда. Они узнают.

— Меня это не волнует. Мы не можем стоять здесь и ничего не делать.

— Ари, он прав, — говорит отец. — Ты не можешь выйти наружу.

Мною овладевает злость, я на него набрасываюсь.

— Это сделал ты, не так ли? Ты это утвердил. Как ты мог?

— Нет, — произносит он. — Приказ пришел свыше.

Он опускает голову и уходит в свой кабинет, тщательно закрывая за собой дверь.

Президент Картье. Мое тело сводит злость и разочарование, когда я наблюдаю за

Оперативниками, заталкивающими в грузовик инфицированных. Дверь закрывается, и

Оперативники выстраиваются в линию, чтобы не дать никому последовать за машиной.

Маленький мальчик бежит по улице, снова и снова зовя своего папу. Оперативник хватает его,

небрежно перебрасывая через плечо. Мальчик плачет от боли. Мгновение — он перестает плакать

и двигаться.

— Мама, — говорю я, не сводя с улицы глаз.

— Я здесь, — отвечает она.

— Можешь дать мне еще исцеляющей сыворотки?

Она в замешательстве морщит лоб.

— Да, конечно, но зачем?