Капитан присоединился к ним два года назад. Теперь же, после нескольких кампаний в море, слово о нем и его корабле – «Крепости» – разлетелось по всему Карибскому морю. Да нет, более сего: они прославились.

Вдруг дельфины прервали свое представление, метнувшись вперед, чтобы идти эскортом рядом с кораблем – с лигу или около того, – прежде чем отлучиться в поисках каких-нибудь иных водных забав.

Идя на всех парусах при свежем ветре, «Крепость» могла отмахать за день сотню миль. Но чтобы добраться до Акульей бухты, целый день им и не требовался. При такой скорости они высадят там капитана еще до вечера. Он, как всегда, переоденется в платье простолюдина, спустит шлюпку на воду и погребет в ней через мелководье, вверх по Литл-Ривер до края поселения Сент-Олбанс, дабы прощупать почву. «Крепость» отойдет в море на три мили, сделает изрядный крюк, а затем снова направится к Сент-Олбанс, к глубоким водам Северного порта у Грешного Ряда, где наконец бросит якорь в шестидесяти футах воды и в четверти мили от берега, а экипаж будет ждать, когда капитан подаст весточку, что можно сойти на берег без опаски.

Робертс углядел стаю морских птиц. Атмосфера и на верхней, и на нижней палубе была полна предвкушения.

Они продолжали идти строго на запад, к Акульей бухте. И хотя они шли под красно-бело-синим флагом Британской Ост-Индской компании, судно это было пиратским, с пиратским экипажем на борту.

Это был корабль Джека Хоули, команда Джека Хоули.

Ровный бриз, дувший на побережье Сент-Олбанс, не мог пробиться сквозь искривленные деревца и густые кустарники в трех сотнях ярдов от берега, где Эбби Уинтер делила деревянную лачугу с матерью и отчимом. Едва перевалило за полдень, и зной в этот безоблачный июльский день стоял просто удушающий. Эбби с матерью опорожнили ночные горшки еще утром, но не нашли времени хорошенько помыть их.

– Пожалуйста, не делай этого, – умоляла дочь. – Это унизительно!

– Сие решено, дитя, и быть посему.

Говорили они отнюдь не о ночных горшках.

– Это назначено на завтра, – сказала Эбби, – но прокламация не делает это обязательным. В таких делах дозволено и передумать. Люди то и дело так поступают безо всяких последствий.

– Я могла бы передумать, но не стану. Как я сказала, сие решено.

Мать Эбби – Хестер – отдала ей один из замызганных ночных горшков. Взяв его, дочь поморщилась от запаха, осквернившего ноздри.

– Давай покончим с этим, пока ему не втемяшилось, будто мы заклинаем демона, – промолвила мать.

Охнув, Эбби быстро окинула взглядом деревья, обступившие их хижину, попутно гадая, не помешалась ли ее матушка умом. Мало того что согласилась на публичное объявление, так еще и позволяет себе высказываться о колдовстве!

– Недозволительно было тебе так говорить, – укорила Эбби мать суровым шепотом.

– Не будь такой заполошной, дитя. Вокруг ни души.

– Вокруг всегда кто-нибудь да есть, – не согласилась юная Уинтер. – Брод через реку совсем рядом. Умоляю, не говори о таких вещах даже потехи ради!

– Больше не скажу, ежели ты не станешь боле толковать про прокламацию.

– Но сие надобно обсудить! Он твой муж, а не твой хозяин. Он не может продать тебя на городской площади!

Хестер хотела было что-то сказать, но раздумала и со вздохом поглядела на измаранный ночной горшок у себя в руке. Десять лет назад она славилась красотой на всю колонию. А теперь ее волосы чаще всего представляют собой сбившуюся в колтун и пропитанную грязью массу кудряшек. Рассеянно потерев левое плечо, она поморщилась. Ужасный грибок уже охватил это ее плечо и начал неуклонно расползаться по спине. В жаркие дни вроде нынешнего ее пострадавшая кожа лопалась, выпуская млечную жидкость, липшую к волокнам ее бумазейной сорочки. Миссис Уинтер приходилось то и дело отклеивать ткань от кожи, чтобы не образовался струп, который потом придется срывать.

Эбби заметила ее маету:

– Тебе стало хуже?

– Верь, дитя, – нахмурилась мать, – я достаточно проста, чтобы потерпеть перед тобой. Какой же жалкой плаксой я стала!

– Да ничего подобного, хоть я и не представляю, как ты сохраняешь здравый рассудок. Ты взвалила тяжкую ношу с того дня, когда мы перебрались сюда.

– Не такую и тяжкую, ежели сравнивать с остальными, – ответствовала Хестер, перекрестившись. Затем она огляделась по сторонам и только после этого шепнула: – Знаешь, чего я хочу?

– Чего?

– Открыть свое плечо и спину, дабы солнце могло их исцелить.

– И тогда тебя, уж конечно, увидят и заставят понести наказание.

– Именно так, дитя.

Привыкнуть к постоянному жжению и зуду было невозможно, а домашние средства до сей поры не помогали несчастной женщине. Несмотря на то что ее ладная фигура продолжала притягивать взоры мужчин Сент-Олбанс, лицо и шея Хестер стали пепельно-серыми от питья снадобья из коллоидного серебра, к каковому понудил ее муж, и это, вкупе с грубыми рубцами вокруг глаз и трижды переломанным носом, сильно состарило ее облик.

Внимательно вглядевшись в лицо дочери, миссис Уинтер покачала головой:

– Быть проданной новому мужчине может обернуться к лучшему для меня.

– Но…

– Ты видела мое житье, ты знаешь, каков он.

– Я-то уж знаю! – ласково откликнулась девушка. – Но ты могла бы с ним развестись. – Она оглянулась, проверяя, не подкрался ли отчим сзади. Его не было, но она все равно перешла на шепот. – Ты могла бы с ним развестись и забрать меня с собою.

– А много ли женщин ты видела в колонии Северной Флориды, у коих довольно денег, дабы развестись с мужем? – засмеялась Хестер. – А взять тебя с собой я уж и вовсе не могу, поелику ты и есть цель продажи.