Последовала небольшая пауза, прежде чем ужас отразился на чертах Эбби. Ее мать заговорила более мягким тоном:

– Эбби, погляди на себя. Даже в этих условиях ты – миловиднейшая дева в колонии. Не хочу, дабы ты дурно помыслила обо мне, раз я оставляю тебя со столь грубым человеком.

– А что же мне остается?

– У меня есть план.

– Что за план?

– Тебе он себя выкажет с кроткой стороны. В сем я уверена. Ты запамятовала, но когда только взял нас к себе, он был терпимым, а порою и добрым. Конечно, тогда я была юна и прелестна. Ныне же я – всечасное бельмо у него на глазу со своей хромотой, со своим лицом и хворостями.

– Да нет, конечно же, я это помню, – возразила Эбби. – Это было всего несколько лет назад. Но это же из-за него ты охромела! А твое «лицо и хворости», как ты выразилась, несут следы от его неустанных кулачных ударов тебе по носу и глазам, и затрещин по ушам.

Хестер промокнула испарину на лбу:

– Ты все уразумеешь, когда будешь постарше.

– Взаправду? И что же я уразумею? Как ты дозволила этому хряку давать себе оплеухи и совокупляться с тобою день и ночь, будто ты покалеченная свинья?

Во взгляде миссис Уинтер на миг полыхнуло пламя, и ее дочь уже чаяла получить резкую отповедь, а то и пощечину – и тем, и другим мать выказала бы, что уберегла в себе хоть капельку силы духа. Но огонь в очах Хестер быстро угас, оставив по себе лишь безразличный взор. Вместо отповеди она лишь развела руками:

– Мы страдаем ради детей, а не ради себя.

– И что же сие должно означать? – сдвинула брови девушка.

Повернувшись, Хестер зашагала к ручью. Эбби последовала за ней, дожидаясь отклика. Увидев, как мать зачерпнула горсть песка у воды и бросила его в ночной горшок, дочь со вздохом последовала ее примеру. Они принялись надраивать внутренности пальцами, соскребая песком затвердевшие отложения фекалий, а потом сполоснули горшки в ручье и осмотрели их.

– Прекрасно, – произнесла Эбби. – Не говори, если не хочешь. Но почему ты не можешь просто бросить этого ничтожного человечишку и его жалкое подобие жилища?

– Бросить? Ужели разум твой пожрали гадюки? – вздохнула ее мать. – Куда бы мы отправились, дитя, – в Грешный Ряд?

Эбби поняла, что та права. В 1710 году для женщин было не так уж много приятных вариантов в колонии Северной Флориды.

– Мне не нравится, как он на меня смотрит, – потупившись, призналась девушка.

– Он так смотрит на тебя добрых два года, хотя до сей поры ты этого и не понимала.

То, как Хестер произнесла это, заставило ее дочку опешить:

– Два года назад мне было тринадцать!

– Так, дитя, – подтвердила миссис Уинтер. – А теперь поразмысли над этим минутку, прежде чем говорить.

Эбби поразмыслила. В колониях, как и в Европе, минимальным законным возрастом для вступления девушек в брак было двенадцать лет, а для юношей – четырнадцать. Так было, сколько все себя помнили. И все же на памяти девушки мысль о сорокалетнем мужчине, совокупляющемся с ребенком, была возмутительна. Поэтому слова Хестер обрушились на ее дочь всем своим бременем, заставив Эбби впервые осознать, что затевается в их доме. Желудок подкатил ей под горло.

– Ты не подпускала его ко мне эти два года, – поняла она. – Вот почему ты приняла так много побоев и соитий. Ты защищала меня.

– Так, дитя.

Обнявшись, мать и дочь застыли на некоторое время, а когда они разомкнули объятья, Хестер сказала:

– Не твоя вина, что я выбрала этого угрюмого мужчину. – Рассеянно поднеся руку к лицу, она потрогала шишки на переносице. – Я делала, что могла, чтобы удерживать его эти месяцы.

– А теперь?

Миссис Уинтер поглядела Эбби прямо в глаза:

– А теперь тебе пятнадцать, ты в самом соку, и его желание обладать тобою превосходит мою способность противостоять ему.

– Значит, я – твой путь на волю, – широко распахнула глаза девушка. – У тебя будет новый муж, а я буду брошена здесь, дабы ублажать борова?

– Ты юна, сильна и нетронута. Какое-то время он будет ласков с тобою.

Эбби была так поглощена попыткой сжиться с этими внезапными обстоятельствами, что чуть не пропустила эти слова мимо ушей.

– Какое время? – спросила она дрожащим голосом.

– Пойдем со мной, дитя.

Они пересекли полянку и остановились позади нужника, щурясь от зловония. Окончательно уверившись, что ее слова никто не подслушает, Хестер прошептала:

– Когда Томас Гриффин купит меня, я тут же раздобуду в его аптеке пузырек мышьяка, который дам тебе. Пара капель в каждое блюдо твоего отчима сделают свое дьявольское дело за два месяца. А ты возвысишься, унаследовав его дом и доходы от его дела.

– Не может быть, чтобы ты это всерьез! Чтобы это было законно, я должна выйти за него замуж.