– Заяц-то заяц, а как за вихры ухватится, как раз козой заверещишь.

– Чего еще, – насупился Крив, – я дуже терпячий. Тебе ведомо, как меня робяты

проверяют? Прутом по спине, да по пяткам – а я молчу. Или вот каменюку горячую к

пузу приложат …

– Ладно. Говори, зачем звал? – оборвала его Липка, осторожно выглядывая из-за

нависшей почти до земли соломы.

– Суховей хочет в болота нынче ночью уйти. Говорит, не буду у рода на шее калекой

кривобоким висеть. Так наши деды всегда делали – не уберегся, так нече на других

свою судьбу перекладывать, – затараторил Кривка взволнованно.

38

– Не мели! Чего мелешь-то? Кому говорил? Сказывай по порядку, – одернула его

сестра.

– Так к Суховейке-то Комша приходил. На завалинке сидели, а я поблизости, значит …

так Суховей-то ему и сказал, когда тот начал его допытывать как он теперь кривой-то

жить будет. Говорит, ты жо теперь ни для охоты, ни для войны негодный, разве что

коров гонять, дык для того тоже умение надобно: стадо-то не всякого послушатся. Вот

дед Столет сколь уж пасет, да и слово тако знат – сам на завалинке у избы сидит, а стадо

одного его шепотка слушатся и ни один зверь-то к нему близко не подберется …

– Не гоношись, кому сказала-то! Ком, значит, к Суховейке-то приходил?

Допытывался?

– Приходил, точно дело, а тот так и сказал: нынче же в болото топиться пойду. Нече

говорит …

– Ты вот что, Кривка: беги-ко, погляди, где тетка Задора. Если она от Ставрихи уже

домой идет – мне скажешь.

– А ты че удумала?

– Не твого ума дело, робенок. Давай-ка, скоренько.

– Ага, как подглядеть, так – давай, а как цаво друго: так – робенок, – обиделся Кривка.

– Присмотришь – пирожок медовый дам, – пообещала Липка.

Крив развернулся и без разговоров шмыгнул в кусты. Липка постояла с минуту, о чем-

то раздумывая, а потом, тряхнув упрямо головой, решительно направилась в землянку.

В темной избе никого не было – все готовились к празднику, у каждого было свое

дело. Липка споро забралась на лавку, стащила с воронца короб со своим приданным

и, достав праздничный наряд, переоделась.

Снятую одежду аккуратно сложила в короб.

В это время темная тень заслонила дверной проем, и в избе стало совсем темно.

– Лип, ты цё тут? Иди ужо, помоги-ко, пироги поспели, надобно в печь ставить, –

окликнула ее появившаяся в дверях мать.

Но, отойдя в сторону и разглядев в полутьме дочь, Некраса остановилась, прижав

руку ко рту.

– Ох, дитятко, ты цё же удумала?

39

– Не надо, мама, – отозвалась Липка. – Не дам ему напрасной смертью изойти.

Выхожу, не хуже других будет. И ему дело найдется. Противу мого слова никто не

станет!

– Так-то оно так, Липушка, да выправится ли? А ежели нет – век вековать за убогим-то

будешь, – прошептала Некраса, смахивая слезы.

– Не плачь – я от своего слова все одно не откажусь. Лучше с калечным да любым,

чем одной-то век вековать.

– Да как же одной-то, доцушка, как же одной?! Вон молодых-то сколь. К кому-нето и в

женки можно …

– Нет, мама, ни за кого более не пойду. Благослови, раз уж увидала. Тогда по селищу

открыто пойду.

– Ох, горюшко-горе, – прошептала Некраса. – Иди ко мне, чадушко горемычное.

Липка подошла и встала на колени перед матерью, поклонилась ей в ноги. Некраса

прошептала молитву и протянула дочери кику, которую готовила для нее, но не думала,

не гадала, что так-то придется ей передать этот символ замужества.

Липка шла по селищу, гордо вскинув голову. Издавна повелся такой обычай –

девушку, которая сама сваталась, никто прогнать не смел: иначе на всю семью беда

навалится – до седьмого колена изведет. Но и не каждая на такое решится, потому как

хоть и почетно такое сватовство, но не будет тогда ни жениховского ухаживания, ни

сговора, ни предсвадебных обрядов с девичниками да смотринами, ни пышной

свадьбы. Как пришла, да что с собой принесла, так в тот же день женой и стала.