Вдруг в моей голове появилась блестящая идея:

– Эсфирь Яковлевна, пожалуйста, не сердитесь. Я страшно голодная. Я не могла обедать у дяди, а Милочка вышла в деревню за продуктами. Может быть у вас осталось что-нибудь из еды. Дайте мне кусочек хлеба.

– Ай, ай, ай! Где моя голова?! – говорит она совершенно искренне. – Бедная девочка! Я задаю вопросы, а девочка голодная!

«Замечательная идея», – думаю я.

Она пошла на кухню и вернулась с большой тарелкой остатков от трапезы «купцов», которые обедали у нее каждый раз, когда проезжали в гетто Балты. Это был их «ресторан».

Эти «купцы» были евреями, которые занимались продажей и обменом драгоценностей, шуб, мехов и вообще всего, что имело какую-либо ценность. Эти вещи снимались с тел убитых. За возможность проезда по области, эти «купцы» давали взятки румынским полицейским.

Я ела с большим удовольствием эту холодную еду, потом я залезла на застеленную кровать и уснула как мертвая. Я была очень уставшая. Они меня не будили. Сквозь сон я слышала шепот и обычные сплетни. Я проснулась, когда они уселись за большой стол играть в покер. Меня разбудил стук ложечек в чашках. Как всегда покер сопровождался «классическим» чаем. Продолжаю лежать в кровати и смотреть на их игру. Меня удивляет, насколько они погружены в эту глупую игру. Они совсем не говорят об облаве прошлой ночи, их совсем не интересует, кого и куда увезли. Абсолютно, абсолютно не интересует. Я думаю о своем странном положении. У меня чувство, что я повисла между небом и землей. Мои отношения с дядей Павлом стали напряженны, и полны вопросительных знаков. Его жену я ненавижу. Связь с белорусскими хозяйками тоже не совсем крепкая, потому что мне не запретили их навещать. Семья Милочки Гавриловой тоже пока что далека от меня. Я не знаю, насколько я им близка и насколько я им нужна. Реальность моей жизни в доме совершенно не дает надежды на какую либо связь. Такой тип людей никогда мне не нравился и так же и моей исчезнувшей семье.

Мой папа был в высшей степени образованным человеком. Его интересовала только наука и благополучие его семьи. К деньгам у него было презрительное отношение. «Купец» для него было пренебрежительным термином. Это страшно злило мою маму, отец которой был богатейшим купцом. Но больше всего они не любили «маклеров». Эти «аристократические замашки», были довольно неприятными для моих ушей. Это было единственное, что омрачало отношения моих родителей с бабушкой и дедушкой и отношение моего папы с дядей Павлом, мужем тети Рули. Как бы то ни было, я была их дочерью и впитала все это в свою кровь. И по сей день, я чувствую точно также.

Перед тем как я заснула, я услышала стук в дверь. С крайне театральным видом входят дядя Павел и его жена. Они торжественно держат в руках огромный пирог. Между прочим, я абсолютно уверенна, что это тот же самый пирог, который отличается запахом борща.

– Мы вам принесли пирог! – распевают они на все голоса. – Хотели узнать, как вы поживаете.

Радостные восклицания. Дядя Пава подходит к моей кровати, я лежу как окаменевшая. Он не снял пальто и от него веет холодом.

– Как поживает моя маленькая Таточка?

Открываю глаза.

– Очень хорошо, спасибо.

– Идем кушать пирог!

– Нет, спасибо. Я очень устала и страшно хочу спать.

Прошло много времени, пока они ушли. Они говорили обо всем: шепотом о немецкой армии, которая отступала, о поездах, которые мчались на восток для поддержки их армии под Сталинградом. Слово «Сталинград» я слышала несколько раз. Потом все начало исчезать. В этот вечер я впервые заснула без свечки и книги. Привыкла. Уснула.

Я проснулась утром, осторожно соскользнула с кровати, не дотрагиваясь до ног хозяйки. Мы спали каждая со своей стороны, и наши ноги иногда встречались! Что было не особенно приятно. Огромная пуховая подушка была моим личным врагом. Наверно это была аллергия и каждую ночь я «скрипела» и «свистела». Я знала, что это от пуха. Мой папа все это понял сразу и выбросил все перины и подушки из моей комнаты. Кроме ужасного храпа моей хозяйки, звуков «окружения» и истории с пухом все было замечательно!

По правде было тепло, мягко и даже довольно чисто. В конце концов, была разница между моим пребыванием на досках в лагере и между постелью госпожи Эсфирь. Каждый месяц менялись простыни, и это был праздник. Можно сказать, что это был героический поступок!

У Милочки, например, постель была очень чистой. По ночам, и иногда по неделям, Марья Александровна была дежурной в больнице, тогда я спала у них. Милочка стирает два раза в неделю все белье, все скатерти и вообще все, что можно было засунуть в корыто. Но была все-таки серьезная проблема – мыло. Раз в неделю мы выходили в деревни около Балты, в которых варят мыло. Я ненавидела этот запах и старалась не заходить во дворы, в которых варили какой-то протухший жир с травами, которые предназначались для приготовления мыла. Мыло было шершавое и грубое. Оно «кусалось», как говорила моя Мила. Для меня было открытием то, что во время варки мыла в котел засыпают песок. Это помогает стирать белье и избавляться от грязи. Я думала, как можно уменьшить количество стирок, чтобы употреблять как можно меньше топлива. Вопрос с дровами был очень тяжелым. У Милы во дворе можно было хранить топливо. Его покупали где-то на базаре на границе гетто. Поленья уже были готовы и распилены специально для маленьких печек, которые были в этих несчастных домах. Было очень трудно тащить эти поленья на их место. Расстояние между базаром и домом Милочки было довольно большое и было трудно идти. Я рассказала миле о Стасике и акушерке, которая заставляла его раскалывать дерево топором.

– Ой, – говорит Милочка. – Дал бы бог нам такого Стасика!

B один прекрасный день появился у Милочки парень, который был старше нас на несколько лет. Он был каким-то родственником. За хороший обед он был готов сделать для нас все! Вадим был на две головы выше и широкоплечий. Он придумал повозку на трех колесах, которую можно было толкать перед собой. Таким образом «дровяной вопрос» был решен. Мы его «усыновили»! Можно было использовать его в наших походах по деревням за маслом, солью и сахарной свеклой.