объясняя, что он разрешил, что ничего из этого худого не будет, что он, Паисий, и не таких

сокрушит…

Паисий даже не смотрел на него и молча, с нахмуренным лицом обводил глазами толпу,

догадываясь по ее виду, какое сильное впечатление произвели слова еретика. Он был так зол,

что не обратил внимания, что генерал подходил к нему с явным намерением заговорить. Он

спустился с амвона и направился прямо к Павлу, перерезывая толпу, которая расступилась

перед ним, давая ему дорогу.

Штундисты стояли тесной кучкой особо. Павел был впереди. Паисий подошел к нему

совсем близко и с минуту пронизывал его упорным, ненавистным взглядом.

– Молодец, молодец, – сказал он громким шепотом. – Годишься в попы. Может, прямо

архиереем тебя поставить?

Павел ничего не ответил. В белесоватых глазах Паисия вспыхивал и разгорался зловещий

огонек.

– В храме против церкви и владык земных народ подстрекать! А знаешь, что за это бывает?

– продолжал он тем же сдержанным шепотом.

– Не думал я об этом и думать не буду. Делайте что хотите со мной. Богу надлежит

повиноваться больше, чем людям.

– Так. Слыхал я уж эти самые слова от одного вашего. Лукьяном прозывался. Теплый был

человек. Эй, где старшина?

Старшина Савелий продрался сквозь толпу и предстал пред грозные очи маленького

попика.

– Распорядись задержать его впредь до вызова его в город, – приказал он.

Староста кивнул головой сотскому, и они вдвоем подошли к Павлу, машинально сняв с себя

кушаки. Павел протянул им руки.

– Вяжите! – сказал он.

– В церкви! – вскричал Валериан, протискиваясь вперед.- Батюшка, как вы допускаете

такое поругание? – обратился он к Паисию.

– Не надо. На паперти свяжете, дураки! – сказал Паисий.

Но в это время в толпе произошло какое-то неожиданное движение. Народ сразу быстро

повалил толпою к выходу, увлекая с собою и Валериана и Паисия с его двумя подручными.

Павел, не желая дать виду, что он бежит, отступил к стенке и был совершенно оттиснут в

задний угол.

Повернувшись направо, он вдруг заметил, как к нему пробиралась сквозь напиравшую

толпу Галя, бледная, с решительным, как будто суровым лицом, – точь-в-точь какою он видел ее

во сне.

– Павел! – прошептала она, когда они очутились близко. – Возьми и меня с собой. Куда ты,

туда и я! Возьмешь?

Вместо ответа Павел взял ее за обе руки и поднял кверху полные слез благодарные глаза,

шепча что-то губами.

То, что привело в такое волнение книшан и выгнало их всех мигом из церкви, был легкий

дымок, поднимавшийся из избы старика Шилы. Если б он показался ранним утром, то его

можно было бы принять в первую минуту за дым от наваленных в печку сырых дров. Но к

обедне все печи давно были вытоплены и прикрыты, пуская из труб лишь прозрачную струю

горячего воздуха. Да и не таковский был мужик Охрим Шило, чтобы топить сырыми дровами.

Поэтому церковный сторож Семен, прозванный за свою долговязую фигуру и глубокомыслие

аистом, очень удивился, заметив первым синий, понемногу растущий столб дыма над избой

Шилы. Он стоял на паперти в ожидании выхода господ, которых его обязанностью было

подсаживать в экипаж. Задумчиво направился он в церковь, как вдруг он вспомнил, что только

что ясно видел на синем фоне неба обе трубы Шилиной избы и что дым шел не оттуда.

Он проворно сбежал с паперти и отошел несколько шагов, чтобы лучше рассмотреть. Так и

есть. Дым валил не из трубы, а прямо из крыши одной из служб, расположенных позади избы.

Никаких сомнений не могло быть больше. Но, как человек, привыкший блюсти благолепие

храма, Семен не поднял тревоги, а пошел разыскивать старика Шилу, которому и сообщил

вполголоса, нагнувшись к его уху, что у него пожар.

Старик вскрикнул и бросился вон из церкви. За ним из любопытства вышло еще несколько

человек мужчин и женщин. На паперти раздались крик и стоны: пожар в деревне никогда не

ограничивается одной избой. Народ повалил валом из церкви и бросился бежать на пожар.