Шрифт:
– Что, аль взаправду в христианскую веру снова поворотить хочешь? – спросил
нерешительным тоном Кузька. – Прежде гужом не затащишь, а теперь вдруг сам.
– Не дивитесь, братья, и не соблазняйтесь. Не повернулся я от своей веры, а было мне слово
такое: "Не уничижай веру братьев твоих и не возносись". Идите все в церковь. Мнится мне, что
там сегодня Господь явит десницу свою.
Ульяна заперла дом и, поклонившись толпе на три стороны, ушла вместе с сыном на
деревню скликать своих на собрание к Кондратию.
Постояв и покалякав некоторое время, народ стал расходиться.
Павел с матерью обходили тем временем штундистские избы. Это было настоящее
триумфальное шествие. Появление Павла, после всех толков о нем, возбуждало в первую
минуту недоумевающее удивление. Но двух слов Павла или Ульяны было достаточно, чтобы
превратить его в живую радость.
"Пропадал и нашелся!"
"Мертв был и воскрес!"
Когда народ собрался к Кондратию, решать уже было нечего: все уже согласились
единодушно поступить так, как говорил Павел, которому это решение было открыто свыше.
Выходя из избы Кондратия, Павел с Ульяной наткнулись на толпу, предводимую старостой
Савелием, которая возвращалась с Лукьяновского поселка. Там дело не обошлось так мирно, как
в самой Маковеевке. Впереди, рядом с Савелием, шел Демьян, весь растерзанный, без шапки, с
кровавыми подтеками на лице. Руки его были связаны сзади кушаком, за концы которого
держали его два мужика. Он упирался, как бык, и видно было, что кто-то, не видный за его
спиной, подталкивал его сзади.
Павел подошел к толпе.
– Так-то вы свою веру чествуете? – сказал он.
– А вот тебя-то нам и нужно, – крикнул Савелий.- Без тебя отцу Паисию обедня не в
обедню будет. Хватай его, ребята!
– Опомнись, не безобразничай. Ты старый человек, – остановила его Ульяна. – Разве
церковь у вас съезжая, чтобы людей туда силком тащить?
Демьян, стоявший все еще связанным, мотнул головой, как бык, и зарычал.
– Сказал, что уйду, и уйду! Все равно не удержишь. Савелий пожал плечом.
– Мне что? Уходи себе. Я свое дело исполнил.
– Слышишь? – сказала Ульяна. – Вот мы так сами охотно идем. Держали мы собрание
насчет приказа идти поучение слушать, и решили братья быть в церкви сегодня. Мы иконам не
кланяемся и попам не верим. А послушать ваших попов – почему не послушать. Нет в том греха.
Может, что нам будет и на пользу.
– Так чего же ты раньше не сказала? – вскричал Савелий.
– А ты бы нас собрал да спросил, прежде чем безобразничать, – укоризненно проговорила
Ульяна.
– Вишь ты, – проговорил Демьян, все еще- связанный. – Мне и невдомек. Что: ж, я миру не
отказчик. Коли мир что решил, и я туда.
Толпа стояла в смущении, опустивши руки, не решаясь сознаться в собственной глупости и
не решаясь разойтись, ничего не сказавши.
– У-лю-лю-лю-лю, – вдруг раздался дикий вопль юродивого Авдюшки, который выскочил
из-за угла и, махая руками, бежал по улице. – У-лю-лю-лю! Бей, жги, говори! – бормотал он,
мотая всклокоченной, лохматой головой.
– Тьфу ты, леший, перепугал зря, – со смехом сказал Савелий, когда юродивый скрылся за
угол.
Толпа рассмеялась и добродушно стала расходиться. Демьян ушел к Павлу умыться и
привести в порядок свой костюм, прежде чем показаться на народе.
Глава XXIII
Церковь была полна народу. Все ожидали чего-то необыкновенного, и только совсем
дряхлые старики да больные остались дома. Когда Галя пришла с отцом и матерью, церковь
была почти полна. Ей не хотелось оставаться на виду. Протискавшись кое-как сквозь толпу, она
пробралась в задний угол, где ее никому не было видно, но откуда она могла видеть все. Рядом с
ней оказалась Ярина.
– А ведь штундарей, говорят, на колени посреди церкви поставят и перед всем народом
каяться велят, – шепнула она.
– Что ты! – встревожилась Галя.
– Дьячок сказывал. Поставят на колени и велят говорить на себя всякие слова. А кто не
захочет, того попы свечками подпекать будут.