За столом сидели папаня с маманей, Епиша - с истинно казачьим чубом и задиристыми усишками, румяная и наливная, как спелый абрикос, Ганюшка, рядом - уже работавшая в колхозе, вытянувшаяся, стройная, как тростинка, Ариша. Босоногая Варятка с любопытством взирала на сестру и её мужа... На нарядной - с бахромой - скатерти, вынутой из сундука по случаю праздника, парила рассыпчатая картошка, в глиняных больших мисках белела капуста с оранжевыми крапинами моркови, солёные арбузы показывали розовое чрево...

После взаимных вопросов и ответов, после гомона, когда перебивают друг друга, стараясь рассказать о своих и хуторских новостях, все успокоились и Яков Авилович, оглядев компанию, предложил:

– Давайте-ка сыграем... Когда соберёмся вот так дружно... кто знает... А может, и не доведётся нам более сиживать вместе...

– Господь знает,- тихо произнесла Александра Яковлевна.

Антон Осипович кашлянул, взмахнул рукой и завёл:

На-а заре-е-ей-ей бы-е-ло, бра-а-я-атцы,

Да на зо-оре-е, да-а на-ая на зо-ореньке-е-ей...

Запев подхватили Пимон Осипович и Епифан:

Ой, да-а на-а-алой за-аре-е-е-о было,

Было со-олнце кра-асно-ее, со-олнце кра-асное...

В мужские басы и тенора вплелись женские голоса, обогащая палитру казачьей песни дискантом, что рвался наружу, заставляя крепче и разливестей вести свои партии:

На восто-оке-е-ей было, было со-олнце кра-асное,

Солнце да кра-а-асное-е-е-о-о,

Ой, там со-околы сы-е о-орлом, да они,

Да они сы-ялята-алися, сы-яляталися,

Соколы сы-я-е орлом сы-яляталися-е,

Ой, да соколы сы-я, со орлом они,

Они да-а, да они здоровля-яли-и-здоровлялися...

Вся семья слаженно, с чувством, с неповторимым местным колоритом играла задушевную и широкую, как донские степи, песню...

... После возвращения из Гуреевского Илья перешёл работать в Луго-Водяной счетоводом. Стеня осталась в Рахинке доглядать детей со стариками. Виктор Михайлович вовсе ослабел, с трудом поднимался с постели, чтобы погреть кости на солнышке. Валюшка тоже приболела, стала малоподвижной, сонной, вяло откликалась на игрушки и на детские забавы. Садилась рядом с дедом на завалинке, зажмуряла глаза и молчала, молчала... Вовочка подбегал к ней, тянул за руку:

– Вставай, неживуля!

Валя улыбалась, делала несколько шагов, и устало опускалась на землю. Брат оставлял сестру в покое, становился сзади расписной коляски, скоро и вёртко управлял ею, выписывая по двору замысловатые фигуры. Коляска тарахтела, поскрипывая жалобно, но хозяин был неутомим в стремлении объездить все закоулки подворья.

Осень, отшебуршав листвою, отстегав ливнями землю, уступила место зиме. Та, с буранами, с молрозами, принялась выстуживать всё попадающееся под руку. Поймала в жёсткие сети-узоры и Вову Сапунова. Мальчишка стал кашлять, таять на глазах. Фельдшер прописал пилюли с каплями, но проку от них было мало, как и от компрессов. Пришлось лечь в Дубовскую больницу, где малышу кололи лекарства, но кашель с температурой не отвязывались. С тем и выписали... Как-то ночью, когда сынишка задыхался от приступа кашля, а мама от бессилия и одолевавшей тоски уткнулась в подушку, заглушая рыдания, в дерево, стоявшее у окна дома, ударила молния. Зимой! Зловещим знамением заполыхали ветви со стволом. С ужасом, оцепенев, глядела на огонь... Потом тихо заплакала, гладя мальчонку по мокрым волосёнкам. Тот открыл глаза и произнёс: "Не плачь, мама, не плачь..."

– Не буду, Вовочка, не буду...

Затих, успокоился, потом встрепенулся, схватил её за руку и горячо зашептал:

– Мама, пойдём домой, пойдём домой, мама...

– Да мы же дома, сынушка..

– Пойдём домой, пойдём... пойдём...,- тише и тише шептал Вова... Так и ушёл, оставив враз постаревших родителей с больной сестрой...

... После отъезда Степаниды с Ильёй в Гуреевске поселился страх: несколько семей вывезли под охраной милиции и сил НКВД в неизвестном направлении. Ходили слухи, что семьи примыкали к антисоветской организации, что это не все враги, изобличённые органами. Хуторяне недоумевали: какие же арестованные вредители? Люди вроде тихие, смирные и - на тебе... Хотя, кто знает... в тихом болоте, гутарят, черти водятся... Однако на чертей с их приспешниками мало походил Епифан Пименович Гуреев с семейством, Фёдор Иванович Бузин с домочадцами или, например, Емельян Фатеевич Гуреев... А ведь арестовали, пригрозив, что осиное гнездо будет изничтожено напрочь, что никто не скроется от правосудия, и - пока есть время - пущай зарвавшаяся вражина сама сдаётся. Рано или поздно её настигнет карающий меч социализма, и пощады не будет никому. Жители затаились, с недоверием стали относиться к окружающим, видя во всяком скрытого недруга. Хотя в глубине души осознавали, что таковых среди них нет, просто по чьему-то злому умыслу желают извести казачество с земли донской. Чей это умысел, кто стоит за ним - неведомо, оттого боязнь мёртвой хваткой сжимала нутро. Вот если бы объявили войну и пошли походом, тогда казаки, отбросив сомнения и постыдный страх, все как один двинулись бы навстречу ворогу. А там - как Бог даст... Но поскольку невидимые, жестокие щупальца коварно и безжалостно сжимали и уничтожали народ - тот растерялся, стал искать виновных. И находил. И истреблял от имени правительства и от своего имени...

У многих донцов хранились приготовленные узелочки с едой да бельём на случай ареста, многие вздрагивали от подозрительного шума или звука приближающегося мотора.... Наготове лежал свёрток и в семье Бузиных, и каждый раз, когда у кого-нибудь, живущих неподалёку, брехали собаки, Александра Яковлевна с опаской шептала: "Зараз* к нам придуть..."

И пришли...

Ранним утром в начале сентября 1937-го года приехала открытая бортовая автомашина. Остановилась у двора Гуреева Дмитрия Максимовича, почитаемого хуторянами человека, работавшего сапожником и, наравне с Яковом Авиловичем, перешившего и перечинившего землякам не одну пару обуви. Вооружённые нквдэшники сразу направились к флигельку, где спал дед с внуком. Требовательный стук в дверь и в окно разбудили и того, и другого. Мальчишка, сидя в постели, с любопытством наблюдал за вошедшими с пистолетами и винтовками и за дедулей, который трясущимися руками никак не мог надеть на ногу штанину...

– Поторапливайся, старый хрыч,- с ухмылкой произнёс охранник,- ты не один. Нам ныне всех вас, гадов, в кучу сгресть надо. А то, ишь, зорюет он. Ещё намнёшь бока. На нарах.

Максимович оделся, оглянулся виновато на Савку, полуприкрытого полушубком, и сгорбившись, в перекрученной рубашке, плохо заправленной в брюки, с краюхой хлеба, завёрнутой в белую тряпицу, шагнул за порог.

Малец соскочил с постели, метнулся вслед за дедунюшкой, но был остановлен движением винтаря. Подождав, когда старика затолкают в кузов, бросился в курень родителей. Предупредить. Отец, однако, уже исчез под шумок, и Савелий застал плачущую мать да хныкающего трёхлетнего братишку Ивана...