Умная Лена анализировала взаимосвязь эстетического и сексуального,

проводила, параллель между вожделением и рождением замысла, оргазмом

и вдохновением.

— Ты это где прочитала? — придирчиво спрашивала Алла Перминова

и старалась вспомнить, что она чувствовала, когда придумала

формулировку, за которую ее хвалил сам Бергманн.

— Бергманн, — говорил он не раз на лекциях, — с двумя «эн». По-

немецки это значит «человек-гора». Берг —гора, манн —человек. Только,

пожалуйста, с двумя «эн». Если у кого-нибудь есть вопрос, встаньте и

скажите: «Товарищ Бергманн, мне неясно» или «Товарищ Бергманн, я с

вами не согласен!» Мне будет очень интересно узнать мнение молодого

коллеги. В науке «Гражданский процесс» существует большое число

нерешенных вопросов. Только, пожалуйста, не забудьте про два «эн».

— Врешь ты все! — говорила Алла. — И нечего путать похабщину с

наукой.

Обсуждалось также вечернее платье из черного бархата, закрытое

спереди и сзади, прямое, с двумя разрезами по бокам почти до талии —

вроде такое кто-то видел на какой-то японке. Обсуждение также было чисто

теоретическим, потому что у нас такие не носят и, если оденешь, сгоришь

со стыда. Во-вторых, бархат не носят особенно. В-третьих, платье длинное,

до земли, к нему нужен мальчик с машиной, а такого даже у Тамарки еще

нет. В-четвертых, оно не годится —хотя руки в нем и обнажены до плеча,

но с таким загаром не грех показать и побольше, а оно под шейку. В-пятых,

как быть с бельем? Ведь оно в этот разрез будет вылезать. Неужели ничего

не надевать?

Конечно, дискуссии эти велись совсем не тогда, когда Славкин

драндулет дребезжал поблизости. Тут дорого было каждое мгновение.

Полуголые метались по тесной палатке, словно начался пожар. Больше всех

попадало Лидке — раскормила так, что ничего не лезет. А ей было проще

всех — накинула свой поварский халат и готова. В эти последние секунды

рвались завязки, летели вырванные с мясом пуговицы, лопались резинки.

— Славочка, входи! — пела на улице Ленка. Она от радости еще больше

глупела. — Сейчас я тебя кормить буду! Славочка, возьми меня к

мальчишкам. Девочки ничего не едят, с ними неинтересно.

— Вот какая! К мальчикам захотелось! — ругалась Алка, быстро

оглядывая каждую, перед тем как скомандовать выход.

Самая тайная книга была у Маргошки. То есть ее вообще как будто не

было. И кому Маргошка о ней сказала — было неизвестно. Но знали о

книжке все. И если хотелось почитать, нужно было только подойти к

Маргошке. Та или мотала головой, что означало — нету, занята, или кивала.

После этого производилась сложная операция. Нужно было как будто

незаметно достать эту книжку из-под тюфяка, как будто незаметно во что-

нибудь ее завернуть и как будто незаметно уйти с нею в степь. Поводов для

ухода было немного:

1) надоели вы мне все, собачки,

2) письмо хорошенькому напишу,

3) труд человека кормит, а лень портит.

Книжка была по тем временам неприличная — второй том полного

собрания Мопассана, только-только пришедший и незаметно украденный с

отцовской полки в последний перед отъездом вечер. Репутация автора

разжигала интерес, а некоторые эпизоды вызывали ужас: неужели это

можно? Но заговорить о книжке вслух ни одна не решалась — совали ее

Маргошке молча, не поднимая головы. Только дура Лидка причитала: «За

что он ее, а?» — в финале рассказа «Сумасшедший» герой, ревнуя, свою

любовницу к коню, на котором она любила скакать галопом, убивает и коня

и любовницу.

Толька не обманул и приехал почти вовремя. Алла сказала: «Хватит!»,

хлопнула дверцей, и машина тотчас тронулась, а Лидка, размахивая руками,

кинулась догонять.

Был душный, яркий, красный вечер. Когда, взревев, - газон выскочил на

дорогу—при этом запаска, на которой сидели, рванулась к заднему борту, и

все повалились,—когда газон выскочил на дорогу, понесся по бокам

отливающий красным ежик жнивья. Горели под солнцем красные

самоходки, горели красные вымпелы па серых прицепных «сталинцах»,