грудку в белом атласном лифчике.

— Алле гоп! — скомандовала она себе и, повернувшись к девчонкам спиной,

задвигала руками под сарафаном, и он лег ей между локтей, как хвост, прикрывая

чуть переломленную поясницу. — Кто заплатит за большее?

Она опять повернулась, показывая смуглые, с вишенками сосков груди,

повисшие над скорлупками опущенного лифчика.

— Делайте ваши ставки, господа!

Алка раздевалась спокойно и деловито, как работала. Расстегнула и стащила

прилипшую к плечам кофту, спустила юбку. Потом, морщась, полезла за спину...

А в это время Маргошка, облитая красным солнцем, все еще в сарафане и

повисшем лифчике, приплясывала, прижав ладони к покачивавшимся бедрам.

— А-ва-ра-я, а-а-а!— раздался Толькин голос, и в окошке — осколок стекла

он незаметно вытащил — показалась его макушка.

Маргошка рухнула, где стояла, Тамарка свела ноги, как клещи, обхватила себя

руками, прикрывая грудь. Громче всех кричала Лариска, хотя сидела она в самом

углу и видеть Толик ее никак не мог.

— Ну-ка! — спокойно сказала Алла, перешагивая через копошившуюся на

полу Маргошку, и двинула тазом Тольке по макушке.

— Вы что? —обиделся он. —Я рюкзак принес!

— Негодяй! Хам! — кричала Лариска, она подскочила и застучала кулачками

в таз, которым Алла закрыла окно.

— Возьмите свое барахло! — крикнул Толик под дверью. — А еще в

институте учитесь!

— Хватит кричать! —сказала Тамара. — Будем мы сегодня мыться?

Она встала и пошла к печи — высокая, с плавными плечами, широкой спиной,

перехваченной выше бедер как жгутом. Два белых полушария, заключенные в

четкие рамки загара, светились, покачиваясь. Там, где начиналось белое, загар

казался особенно темным, почти фиолетовым.

—Толик! — закричала на улице Лида. — Ты тоже мыться пришел? А я

«Цинандали» купила и печенье. После бани чай будем пить.

— Нужны вы мне очень. Я лучше на молочную ферму поеду.

— Ты не уезжай! — кричала Лида. — Я «Цинандали» купила.

Алла откинула крючок и ждала. Лидка ворвалась красная и счастливая:

— Девочки!

— Подожди! — сказала Алла. — Кто тебе разрешил?

— Девочки, — заспешила Лидка, — я такое печенье купила! Я его еще с

войны помню. Галеты называется!

— Зубы сломаешь! — буркнула Маргошка.

— А водки нет! — кричала Лида. — Продавщица сказала, что до конца

уборки не будет.

Она, задрав руки, стягивала платье, но Алла вдруг дернула подол вниз.

— Ты чего? — спросила Лидка, высовываясь. — Я сейчас.

— Ты порядка не знаешь? — спросила Алла. — Ты не помнишь, что я тебе

говорила? Чтобы питание было не дороже восьми рублей в день. А у тебя сколько

выходит?

— Девочки! Что она пристает? Сами ведь едите. Разве я продукты в землю

закапываю? А ты даже поросенка взять не разрешила. Сейчас бы уже какой вырос!

Лариска скинула наконец сарафан и, прикрываясь растопыренными пальцами,

пробежала к лавке, села рядом с Тамаркой и плеснула из таза пригоршню на чуть

заметные округлости. Тамарка, намылив на ладони что-то розовое, теперь

осторожно касалась этим тяжелых грудей — сверху и снизу, словно боясь тронуть

темно-коричневые припухлости, на которые сверху наползала пена.

— Девочки! — закричала вдруг Маргошка. Она даже мыться перестала,

вскочила с намыленной головой. — Давайте выберем мисс Целину.

— Это в каком смысле? — не пропустила случай съехидничать Лариска.

— А в таком. Выбирают же мисс Европу, мисс Америку. А мы выберем мисс

Целину — самую красивую, самую конфетку.

— Зачем тебе это? — спросила Тамарка.

Алле эта идея тоже не понравилась:

— Мало мы ругаемся? С этими выборами до утра проковыряемся.

— И пусть, — закричала Лидка, — пусть до утра! В человеке все должно

быть прекрасно. Это писатель Мехов сказал. Мы выберем самую красивую и

будем ей поклоняться, будем ценить красоту, воспитывать себя.

— А ты этой самой красивой будешь пахту по утрам для лица давать? —