Утром же, как водится, все было по-другому: свет, заботы, вкусная еда. И я забывала о своих страхах до вечера.

У меня было целых два собеседника: лес и дом. Несмотря на то, что дом был стар, возраст этот почти не ощущался. Он был надежным и почти уютным.

Не люблю старые здания. Эта антипатия зародилась еще в детстве, когда моя семья жила в старом двухэтажном, двухподъездном доме. Деревянные половицы прогибались и скрипели даже под моими детскими шагами. Опустив вечером голову на подушку, я слышала за стеной невнятный говор соседского телевизора. Если, спеша на улицу, кто-то из детей с силой захлопывал входную дверь, весь дом содрогался, и злая бабка с первого этажа провожала нас звонкой руганью.

Когда мне было девять, мы переехали в новый дом. Помню, с каким восторгом я вдыхала запахи краски и штукатурки. Окна квартиры выходили на восток и на запад, и в ясную погоду она с утра до ночи была напоена солнечным светом. В подъезде было еще несколько мальчишек и девчонок - кто-то чуть старше меня, кто-то помладше. Мы быстро сдружились, некоторых я считаю друзьями до сих пор, хоть мы и разъехались после школы кто куда. Наши матери посадили под окнами сирень и вишню...

...Не понимаю, как можно жить в доме с богатой историей. Неприятно осознавать, что до меня здесь рождались, жили, старились и умирали десятки людей, что пол пропитан их потом, а стены - дыханием. Эти запахи не заглушить никаким капитальным ремонтом; кто-то их ценит и любит, а я терпеть не могу. Дом должен быть моим, только моим, без чужой энергетики и воспоминаний!

Этот дом моим не был. Но он принадлежал Теривагу, которого я любила, и Аэлю, к которому испытывала жгучий интерес. Они прожили здесь совсем чуть-чуть и никогда не оставались надолго; камень стен не сохранил их запаха, и даже их вещи ничем не пахли... И все же ради них я мирилась с домом, терпела его странные привычки и шумных домовых. Уже знала, что, залезая по стене на чердак, не надо ставить ногу в самую удобную выбоину: она неизменно оказывалась скользкой, так что я три раза срывалась и больно ушибалась. Смирилась с невидимыми обитателями чердака, которые по ночам доводили меня до слез своими плясками. Не трогала один из табуретов - он этого не любил. Почему не любил и в чем это проявлялось, я не могу объяснить, но очень скоро стало понятно, что на нем лучше не сидеть. Каждые пять дней убиралась, потому что дому это было приятно. Комментировала для него вслух все свои действия, рассказывала о планах на следующий день. И постоянно мечтала, что вот-вот за окном заскрипят по снегу шаги, дверь откроется и Териваг вернется ко мне!

Так прошли ноябрь и декабрь. А вечером 31 декабря я нашла лук.

Все это время он был у меня на глазах, лежал под полатями вместе со старым хламом, который я из уважения к хозяину долгое время не решалась разобрать. В тот день мне было совсем плохо. Двигалась по привычному маршруту, как робот, ничего не чувствуя, кроме тоски, ни о чем не думая. Чтобы встряхнуться, взялась за этот шкаф. До того я заглядывала в него всего однажды, когда нашла сеть. Теперь же села на пол и стала по одной доставать вещи, что пролежали в нем почти столетие. Это были, насколько я поняла, самодельные приспособления для охоты. Порой невозможно было разобрать, что это такое: кожа сгнила, дерево рассыпалось в труху. Я не глядя опускала все это в ведро. Но вот рука нащупала что-то твердое и извлекла на свет длинный плоский пенал из наньянского искусственного материала. Из пенала торчали какие-то, как мне показалось, ошметки. Я дернула: это оказались не перья и не нитки, а очень тонкая и упругая металлическая проволока. Я ухватилась за нее покрепче и вытянула... стрелу: восьмидесятисантиметровый белый металлический стержень с оперением на одном конце и острым клювом на другом. У меня аж голова закружилась! Я давно подумывала смастерить лук, но мысль о стрелах останавливала: их сделать не получится. В плоском колчане было двадцать тяжелых стрел, уложенных в два ряда. Дно колчана было скошено, так что каждая пара стрел на палец выступала над следующей. Несколько видов петель позволяли крепить его к перевязи или ремню, а может, даже и к коричневому рюкзаку, который я вытащила из шкафа следом и которому сто лет забвения ничуть не повредили. В нем что-то лежало. Положив рюкзак на пол, я осторожно вынула из него длинный узкий изогнутый инструмент, собранный из черных и белых металлических полос. Следом потянулся прикрепленный к его концу шнур. Понадобилось почти две минуты, прежде чем я поняла, что это. Мне же никогда прежде не приходилось видеть лука без натянутой тетивы. Но это был он, составной, с двойным изгибом лук из наньянских металлов, упругий и легкий. Долгие годы заточения не оставили на нем ни малейшего следа.

Сразу оживившись, я вскочила на ноги, проверила надежность креплений и попыталась натянуть петлю тетивы на второй его конец. Ух, как тяжело было его согнуть! Все же получилось. Как его держать, горизонтально или вертикально? Я оттянула тетиву, отпустила и вскрикнула от внезапной боли - шнур глубоко порезал указательный и средний пальцы. Это ничуть меня не обескуражило. В тот вечер я рано легла спать, положив лук со снятой тетивой рядом, и одиночество на сей раз побоялось прийти.

Утром порезов на пальцах я не увидела - зажили. Надо было решить, из чего сделать мишень. Стрелять в деревья ни за что не буду. Они же давно мои приятели, разве можно поражать их холодным металлом?! Перерыла весь подвал, но ничего подходящего не нашла. Пораскинув мозгами, пошла смотреть на стол во дворе. Столешница была собрана из толстых досок, плотно насаженных на каменные столбики. Попрыгав на краю с полчаса, я смогла сдвинуть ее вверх и снять с ножек. Измучилась, пока подтащила ее к любимому дубу. Тут обнаружилось, что нужна подставка. Думала целый час, наматывая круги вокруг поляны, пока не сообразила, что нужно всего лишь пожертвовать одним табуретом, тем самым, который меня не любит. В доме не нашлось красок, чтобы нарисовать на столешнице круги. Обошлась вертикальными линиями, разделяющими доски, и воображением.

Год, в который я попала в этот мир, я решила считать нулевым. И вот первого января второго года по летоисчислению Самойловой эта самая Самойлова оказалась окончательно потеряна для мира. С утра до вечера я одну за другой всаживала в мишень двадцать стрел, вытаскивала их и всаживала снова. Конечно, сначала стрелы летели мимо, и приходилось долго искать их среди деревьев. Но, как говорится, упорство и труд все перетрут. Через две недели этого мне стало мало, и в столешницу полетели ножи и топор. Тоже без особого успеха поначалу, зато потом - все более ровно и метко! Прогресс был налицо. Правда, что ни день я получала какую-нибудь травму: то тетивой, то лезвием ножа, однажды даже ухитрилась ткнуть ножом в бедро. Каждая рана становилась для меня уроком и больше не повторялась. Да и заживало на мне как на собаке, за сутки. Может, это близость саркофага так действует?

Пришел день, в который мне пришлось испытать свою меткость в деле.

Как обычно утром я вышла во двор. Была уже вторая половина января. Снега навалило до самых окон. Ежедневно после обеда я расчищала тропинки к ручью, к мишени и круговую - по периметру поляны. Это нелегкое было дело, поскольку лопата, которую я постановила считать совковой, рассчитана была если не на нанья, то на крупного лулу. Весила она килограммов десять! Первую неделю я за расчисткой выдыхалась так, что, вернувшись в дом, просто падала на кровать и отрубалась на несколько часов. Потом привыкла и к концу второй недели только так махала лопатой.

Вышла, значит, во двор. Термометр показывал минус четырнадцать градусов. На мне был теплый и легкий комбинезон, не стеснявший движений. Брюки заправлены в высокие ботинки, застегивающиеся почти по принципу "молнии". Я же говорила, что в быту сложно что-то новое изобрести. Шапку пришлось связать, благо в подвале нашелся моток негниющей бурой шерсти. Спицы сделала из веток. Они получились толстые, поэтому вязала в три нитки. Надев шапку впервые, я порадовалась, что в этом мужском охотничьем доме нет зеркала. Наверняка она меня старит! Ну и плевать, люди меня не видят, а деревьям важна душа, а не лицо.