Пришлось остаться у реки до утра. Нести с собой тушу, с которой капает кровь, я не решилась, боясь привлечь хищников. Взялась ее разделывать, а это заняло очень много времени. Кровь и внутренности уже не пугали, и вообще я была так горда собой, что дважды станцевала дикарский танец вокруг поверженного врага! Закончив работу, бросила потроха в воду, набрала валежника и развела костер. Никаких козел и вертела я, конечно, соорудить не смогу; придется запекать мясо, насадив его на прут. Пока костер разгорался, я заставила себя искупаться. О простуде в тот момент и не вспомнила, в голову не пришло, что купание в ледяной воде опасно для здоровья. Быстро окунувшись с головой и чуть не умерев от разрыва сердца - даже первое мое купание в ноябре прошлого года не было таким экстремальным!
– я принялась скакать вокруг костра с мясом в руках.

Это был настоящий пир! Соль и доставать не стала: слопала здоровущий, обжигающе горячий кусок без гарнира и приправ так, что за ушами трещало!

Потом до поздней ночи пекла остальное мясо. Вообще это, конечно, не дело. Такими темпами я к июню на место не успею прийти. Надо будет изобрести какой-нибудь быстрый способ готовки.

Не помню, как заснула. Сидела у костра, глядя на текущую внизу воду, - и вдруг уже серое влажное утро. Угли покрылись белым пеплом, рядом со мной лежит, источая аппетитный запах, горка жареного мяса. Эх, до чего же тупые тут звери! Пока я спала, можно было и мясо украсть, и меня съесть!

Я наклонилась вперед высморкаться, не успела и чихнула. В утренней тишине звук оказался очень громким, он отразился от стены деревьев и умчался вверх и вниз по реке. Позади меня скользнула к лесу серая тень - я едва успела разглядеть толстый хвост. Крупный, с сенбернара размером волк подкрадывался ко мне со спины. Не миновать бы нам разговора, если б не этот счастливый чих!

Озираясь по сторонам, я завернула мясо в тряпку, спрятала в рюкзак. Уходя от реки, крепко сжимала в руке топор.

На пути становилось все больше речушек и прудов. То перепрыгивая через воду, то погружаясь по колено, а где и по пояс, я двигалась вперед. Много раз останавливалась, настороженно вглядываясь в сумрачный полумрак леса. Он был молчалив. Лишь однажды где-то далеко между соснами шевельнулось что-то темное. Я присмотрелась, но больше ничего в той стороне не заметила.

В этот день я начала понимать лес. Он чем-то похож на город - бесконечный, хаотично застроенный, полный опасностей и соблазнов. В домах живут птицы, в подвалах - грызуны, а между домов крадутся волки-разбойники, с оглядкой прогуливаются олени-аристократы и вальяжно, никого не боясь, шагают по своим делам богачи медведи. Конечно, сравнение неточное. Весною медведю не до вальяжности: он голоден и рыщет в поисках хоть какой-нибудь пищи. Я едва не столкнулась с одним, выковыривающим что-то из земли, - к счастью, заметила его раньше, чем он меня, и успела вовремя свернуть. Это не медведь был - четырехметровое черное чудовище! Еще позже до меня донесся шум драки. Из глубины оврага, в который я уже начала спускаться - пересечь его было проще, чем обходить кругом, - летел собачий визг и рев разъяренного медведя. Уж не знаю, что они там не поделили. Когда слышишь такое, размышлять некогда. Я кинулась в другую сторону. Обходя овраг по кромке, наткнулась на следы удачной волчьей охоты. Здесь они догнали и повалили оленя - земля еще не впитала кровь и была изрыта бьющими в агонии копытами. Кровавый след уходил в овраг, увлажненные листья под тяжестью туши превратились в кашу.

Следы звериной охоты и позже встречались не раз. Обглоданные кости, ошметки шерсти, наполовину съеденные оленьи головы... Увидь я такое в прежней жизни, долго не смогла бы прийти в себя. Но с волками жить - по-волчьи выть. Уже не было ни отвращения, ни страха, скорее зависть. Лес приоткрывал тайные двери, показывал и красоту свою, и дикость.

Древний лес - вовсе не такой, каким его представляешь. Привычные мне лесные массивы имеют несколько ярусов: травяной ковер; папоротники, сныть, борщевик, репейник, крапива; кусты; невысокие деревья - рябины, молодые березы и осины, и высокие - взрослые березы, тополя, вязы, ели, сосны... Даже последние относительно молоды и тонки. В этом же лесу молодых деревьев мало и они почти незаметны в тени массивных великанов, неохватные стволы которых, заросшие мхом и лишайником, похожи на каменные колонны. Подлесок встречается редко, по берегам рек и озер. Кусты стелются по земле, а аналогов папоротника и крапивы то ли вовсе нет, то ли не выросли еще. На таких чистых, сухих участках мне удавалось развивать приличную скорость. Потом этот успех компенсировался долгим переходом через очередной ручей. Близость большой воды я научилась чуять издали. Появлялись деревья, схожие со знакомыми ивами и осокорями, густые кустарники, ржавые заросли высоких прошлогодних трав. Воздух становился влажным. Земля, покрытая многолетним ковром гниющих листьев, начинала пружинить под ногами, и вскоре я по щиколотку погружалась в черную, дурно пахнущую воду.

Моей маскирующей раскраске позавидовали бы спецназовцы. Уже через несколько дней я перестала следить за чистотой одежды и обуви, а на третьей неделе пути и вовсе опустилась. Комбинезона не видно было под разноцветными полосами старой и свежей грязи. Он по-прежнему не впитывал влагу. Если провести по ткани рукой, земля, остатки листьев и травы легко снимались. Но я не тратила на это время. В волосах тоже было полно мусора, и не хотелось затруднять себя ежедневным его вычесыванием. Палочки для зубов завалились куда-то в самый низ рюкзака. Об утреннем и вечернем умывании я забыла - все равно по меньше мере трижды в день была возможность плеснуть в лицо водой при переходе лужи.

Я научилась ходить почти беззвучно: ноги обзавелись собственными глазами и сами знали, куда ступать, а куда не надо. И выносливость возрастала с каждым днем. Если в начале пути к вечеру я валилась на землю без сил, чтобы проснуться утром с болью во всех мышцах и даже костях, то уже дней через десять легко проходила по пять-шесть километров без остановки. Пройти пять километров по древнему лесу - это значит: блуждать в молодых хвойниках, где деревья стоят на каждом шагу и все похожи друг на друга; скатываться на попе в крутые овраги, приземляясь в ледяную лужу, и карабкаться наверх, цепляясь за колючие кусты, а то и просто за землю, которая осыпается под пальцами; переходить вброд канавы, подымая со дна жирный ил, разгребая голыми руками склизкие водоросли, отталкивая полуразложившихся мелких животных, что упали в воду еще осенью и теперь всплыли благодаря мне. Пугаться рева неизвестных чудовищ; издалека замечать медведей и туров и вовремя уходить с их пути; спать вполглаза, в обнимку с топором, просыпаясь от любого звука; в два счета забираться на дерево, спасаясь от черного мохнатого кабана с головой носорога, который явно перепутал Испанию с Африкой и горит желанием спросить у меня дорогу. Это значит проталкивать рюкзак под упавшим деревом толщиной с Александрийскую колонну и протискиваться под ним самой, вылезая по уши в грязи. Если пролезть снизу не удается, надо вскарабкаться на ствол и пробежаться по всей его сорокаметровой длине, прикидывая, где удобней будет спрыгнуть с другой стороны, ни на что не напоровшись. Это значит тащить на себе сухое дерево, чтобы, держась за него, переплыть мутную речку, которая так и старается утащить нас обоих с собой. Не спать по две-три ночи, тонуть в грязи, сажать занозы под ногти, убегать, догонять, пугаться, злиться, неделями не мыться... И никакой туалетной бумаги! И нет носового платка. Часто по три-четыре дня не встречается чистая вода. Я старалась не думать о том, что во мне наверняка поселилось уже несколько разных паразитов, что в любой момент я могу простудиться или сломать ногу. Я вообще старалась не думать. Упрямо, зло, то матерясь, то теряя голос от страха, я шла вперед.

В густых молодых сосняках живут большие птицы. Я назвала их глухарями, хотя они вряд ли имеют хоть какое-то отношение к настоящим глухарям. Пестрые, с хвостами веером и крупными светлыми лапами, они убеждены, что вся земля под соснами принадлежит им, и спокойно разгуливают в поисках первых червяков. Завидев опасность, они с шумом распахивают крылья, взмывают в воздух с грациозностью дивана и грузно рассаживаются по веткам, чтобы с высокомерным недовольством обсудить между собой осмелившегося им помешать невежу. Будучи уверены в своей безопасности, эти глупыши и не думали улетать, когда я вставала прямо под ними и не спеша прицеливалась. И если один из них вдруг падал с ветки вниз головой и замирал в моих руках со свернутой шеей, остальные ни на секунду не прекращали ворчливо квохтать. Глухари обеспечили меня еженевным трехразовым питанием, которое почти не требовало затрат энергии и времени.